— Так когда же, Юрий Алексеевич? — Клавдия Васильевна села в кресло напротив. — Документы ведь все в порядке.
— Да, да, конечно. — Черепанов очнулся. — Но дело, знаете ли, не рядовое, а конец месяца…
— Вы поскучайте минутку. Я приготовлю чай. — Хозяйка встала.
— Нет, нет, что вы, — отказывался Черепанов, но сел, уходить ему не хотелось.
Он снова остался в комнате один, разглядывал вязь цветов на коврах. Нет, что бы ни говорили про современное мещанство, но разве не приятно просто посидеть в таком великолепии? И почему обязательно мещанство? «Она не такая, как все, — думал Юрий Алексеевич о хозяйке, слыша звон посуды на кухне. — Взгляд такой открытый».
— Вы что-то сказали о конце месяца? — спросила Клавдия Васильевна, застилая стол льняными выбитыми салфетками и уставляя его чашками, чайниками, вазами различных калибров. — Вам с травкой? — снова спросила у гостя, наклонив над его чашкой самый маленький из круглых расписных чайников.
Черепанов взглянул на нее недоуменно. Он начал было объяснять, что да, конец месяца, и план как везде. Да еще ввели в Госстрахе бригадный подряд, споров теперь не оберешься, кто хуже, кто лучше сработал. А вылилось все это в еженедельные четверговые совещания, длящиеся по целому дню, в один из которых и пришла Мищенко получить деньги за сгоревшую машину и погибшего мужа. Юрий Алексеевич ничего против нее не имел, он критиковал совещания и как раз доказывал начальнице Зинаиде Андреевне их ненужность. А Мищенко вошла, и он же первый на нее крикнул: «Не видите? Совещание!» Сейчас ему хотелось извиниться перед Клавдией Васильевной и просить ее немного подождать. Собственно, за этим он и пришел. Он взглянул на Клавдию Васильевну и вдруг понял, почему она показалась ему не похожей на других. Она смотрела на него так, как смотрела когда-то мать, да и все деревенские, открыто, не отводя взгляда от его глаз, не спотыкаясь смущенно на его горбатой спине. Вот чего ему давно уже не хватает, понял Черепанов, такого взгляда близкого человека и еще улыбки, неторопливой, не по обязанности.
— Зверобой. — Именно так улыбнулась Клавдия Васильевна. — Понижает давление. Аркадий очень любил. — И совсем простецки шмыгнула аккуратным носом. — Извините. Кажется, все слезы выплакала, и вот… — Она достала из кармана кружевной платок и громко высморкалась.
«Я законченный эгоист, — решил про себя Юрий Алексеевич. — У женщины такое горе, а я ей про Госстрах», — и еще себе удивился, что так свободно разговаривает с незнакомым почти человеком, причем не на службе, а в домашней обстановке.
— Знаете что. — Клавдия Васильевна поднялась и подошла к одному из шкафов. — Мы с вами сейчас немножечко выпьем.
Черепанов вспомнил про полный водкой стакан из квартиры сверху, мутный взгляд Коли, охватившую его там жуть, поморщился, но сказал другое, совершенно искренне и печально понизив голос:
— Примите мое соболезнование. По русскому обычаю. Двадцать первый день. Не чокаются.
— Что? — пригубив хрустальную рюмку и оставив на ней черно-бордовый след помады, спросила Клавдия Васильевна.
Юрий Алексеевич выпил свои тридцать граммов полностью. В голове мгновенно закружило. Он услышал громкую музыку над головой, ему захотелось рассказать Клавдии Васильевне, как он ошибся и попал сначала на свадьбу, а уж потом к ней. Но что-то его остановило. Скорее всего, ощущение почти нереального, нежданно свалившегося на него счастья и боязнь его потерять. Черепанов был умеренным человеком и предпочитал синицу любому другому пернатому существу. А тут напротив сидела далеко не синица, сказочной красоты женщина. Пусть они оказались рядом случайно. Но что наша жизнь, как не случай? Ведь не без причины же она оказывает ему внимание, и чай тебе, и водочка, пожалуйста. «Шутишь, Черепанов?» — одернул себя Юрий Алексеевич, обычно в такие вот редкие душевные минуты он умел поставить себя на место. «А что?» — Он расправил плечи и утопил горб в мягкой спинке кресла, когда была выпита следующая тридцатиграммовая рюмочка, а хозяйка снова пригубила.
Щеки Клавдии Васильевны раскраснелись, одна нога свободно легла на другую, розовая коленка светилась, как солнце, выглядывая из-под черной тучи строгого платья. Они беседовали так мило, что за окном уже потемнело, и Юрий Алексеевич долго потом размышлял над вопросом относительности времени, как коротко оно может быть и как много в него может вместиться. Правда, о чем был последующий разговор, он так и не мог никогда вспомнить. Клавдия Васильевна, опять же простецки, махнув рукой, закурила сигарету и предложила гостю. Черепанов отказался. Тогда она поставила на проигрыватель Реквием Моцарта и плакала навзрыд, не вытирая слез. Юрий Алексеевич тут же протрезвел, стал ее утешать, как никогда хорошо ему было в эти минуты.