— Ха, — сказал Аберфорт, — я тебя понимаю. Но это круто!
Андерсон торопливо рассовывал флаконы с ядом по карманам.
— Есть у меня связи, — сказал он, — продам. И все по-честному будет. Меропа, ты просто чудо!
А то я не знаю.
Жизнь казалась прекрасной, все проблемы несущественными.
В общем зале в углу расположились корнет и поручик.
— Все-таки стоит получить гарантии, Дмитрий Иванович, не верю я немцам.
— Говорят, что этот Гриндевальд сильный маг...
— Не лезьте вы в это дело, — не удержалась я, — сгинете.
Они обалдело уставились на меня.
— Война будет, — сказала я, — страшная. Мировая.
— В-вы к-кто?! — в ужасе спросил поручик.
Блин... ну да, со змеями — на парселтанге, с русскими — на русском. Надо же было так проколоться.
— Ах, я институтка, я дочь камергера, — пропела я, — я черная моль, я летучая мышь!
И с гнусным хихиканьем скрылась в кухне. И пусть думают, что хотят.
Уж не знаю, что они там придумали, но подкараулить меня сумели.
— Прошу меня извинить, — сказал поручик, — но вы сами начали этот разговор.
Я вздохнула.
— Я понимаю, — сказала я, — и, наверное, это не мое дело.
— Может быть, вы нам расскажете? — предложил корнет.
Мы расположились на скамейке, что стояла на заднем дворе. Том возился на одеяле с игрушками.
— Я чуть не умерла, когда рожала Тома, — сказала я, — да, наверное, и умерла. И увидела, что будет с моим мальчиком без меня. Его ужасное детство в приюте. Видела бомбардировки Лондона, гибель людей. Война начнется в 1939. И продлиться до 1945. Европа будет в руинах. Те, кто пойдет за Гриндевальдом, будут объявлены преступниками, их будут судить, многих казнят или приговорят к большим срокам.
— 1939 год? — переспросил поручик.
— Да. В 1936 начнется гражданская война в Испании.
— Честно говоря, мадам...
— Хорошо, — прервала я его, мучительно вспоминая ближайшие события, — сегодня девятнадцатое мая. Завтра и послезавтра Чарльз Линдберг в одиночку совершит перелет из Нью-Йорка в Париж. А седьмого июня в Варшаве будет убит советский полпред Войков. Если это не так, значит, я лгу. В любом случае, решать вам, это же ваша жизнь. Я просто не хочу, чтобы гибли люди, особенно те, кого я лично знаю.
Они напряженно смотрели на меня. Я вздохнула. Потом они встали, резко кивнули и аппарировали. А я осталась думать. Может быть, я совершила очередную глупость? Кто знает...
Чарльз Линдберг благополучно приземлился в Париже. В Варшаве убили Войкова. Русские не появлялись. Да и хрен с ними. Не очень-то и хотелось.
Окрошка, кстати, не пошла, но квас понравился.
Мне было жалко кучу народа. Того же ребенка Линдбергов. Да и парня, которого казнили за его убийство тоже. Но сделать-то ничего нельзя. Как-то вот и жила, ни о чем таком не думала, занималась хозяйством и ребенком. Кто меня за язык дернул? Эти двое мне тоже никто и звать никак. А то еще растреплют, кому не надо. Взрослые мужики, пусть сами свой выбор делают. Как там: «Что нам жизнь — деньги медные! Мы поставим на белое. Жребий скажет, кому умирать!»
Приближались слушанья по делу «Гонты против Риддлов» в маггловском мире и «Розье против Гонтов» — в магическом. Приходилось консультироваться с адвокатом. За меня болел весь Хогсмит. Девицы наперебой советовали мне фасоны мантий для эффектного появления в суде. Василиск хотел познакомиться с Томом. Мы с ним, кстати, проход из туалета заблокировали, ибо не фиг. Остальные проходы мог открыть только потомок Слизерина, так что пока опасности не было. Теоретически тот же Альбус Дамблдор мог дотумкать использовать, скажем, меня для открытия проходов, но их сперва надо было найти. А не зная парселтанга, найти их было невозможно. Не просто же так замок столько раз обыскивали не самые слабые маги.
Том василиску понравился. А уж как василиск понравился Тому... Еще больше, чем мне. Кстати, шипит малыш вполне разборчиво. Интересно, с чем это связано? Но становится понятно, почему Морфин почти не говорит по-английски. Если он шипеть начал раньше, чем говорить, то в общении с отцом никаких проблем не было. А больше он ни с кем практически и не общался. Мать там умерла вскоре после рождения дочери. Меропа же худо-бедно общалась и с другими людьми.
День суда в Литтл-Хэнглтоне надвигался с неотвратимостью дембеля. Я учила свою роль, репетировала выражение лица перед зеркалом и подбирала гардероб. Надо было учитывать мнение жителей сельской глубинки. Костюм из твида еще только-только появился и мог считаться неприличным. Так что строгое платье, летний плащ, фильдекосовые чулки, туфли на низком каблуке. Шляпка и перчатки. Ни капли косметики и духов. Волосы убраны в строгий пучок. Скромность и добродетельность. Подъехать мы с адвокатом должны были на машине. Я смотрела на себя в зеркало и с трудом сдерживала слезы. И дело было не в этом наряде. Я ведь так люблю моду тридцатых и сороковых годов! Тогда можно было быть шикарной женщиной. Умопомрачительные шляпы, платья, шелковые чулки, меха. Шля-а-а-а-апы! Да я всю жизнь мечтала носить шляпы, как у Марлен Дитрих. А теперь... теперь... Да, черт побери, я могла купить себе что угодно, хоть от самой Коко Шанель, хоть от Эльзы Скиапарелли, но как все это будет сочетаться с моим лицом? Вуалетки были, но одними вуалетками сыт не будешь. Хоть фигура ничего и ноги стройные. Ладно, вытираем слезы и сопли. Делать-то все равно нечего. Но как же обидно!