Потянулось ожидание, тягостное, словно погребальная церемония. Снаружи пока не доносилось ни единого звука.
— Видишь что-нибудь? — осведомился нетерпеливый Свист, оказавшийся от выхода дальше всех.
— Ничего… Нет, вижу! — воскликнул Бадюг. — Вижу!
— Кого?
— Ноги!
— Чьи?
— Боешников.
— Сколько?
— Ног-то? Одна пара, другая, третья, четвертая… Сначала шли. Теперь встали.
— Ты дырку-то в мусоре расширь! Виднее будет.
— Ага, а если заметят!… Забегали ноги, забегали! Сначала вперед, а потом назад. Отступают, надо полагать… Один уже готов. Лежит возле самой норы.
— Рожа у него какая? Черная, желтая, белая или обыкновенная?
— Нет у него рожи!
— Как это нет?
— А очень просто. Ему голову снесли… Остервенело бьются. Аж мороз по коже продирает.
Шум схватки, кипевшей почти рядом, проник в нору — топот, ругань, стоны, визг разящих спиралей, лязг щитов, какие-то странные звуки, похожие на автомобильные гудки.
Пыль, поднятая сражающимися, затмила и без того тусклый свет, а запах свежей крови перебил даже сомнительный аромат “хозяйского дерьма”. Бадюг от греха подальше покинул свой наблюдательный пост и втиснулся между Темняком и Тюхой.
— Все равно ничегошеньки не видно, — оправдывался он. — Человек пять уже замертво лежат, а остальные их топчут.
— Пора бы уже и вмешаться, — сказал Свист. — Или будем дожидаться Смотрителя? Уж он-то нас встретит с распростертыми объятиями.
— Пора так пора, — согласился Темняк, внимательно вслушивавшийся в утихающие звуки боя. — Выходим! Веди стаю, Тюха. И ты, Бадюг не задерживайся. Надеюсь, сегодня вы управитесь и без моей помощи.
— Обязательно, — пообещал Свист. — Но выбраться наружу ты мне все же пособи.
Человек — существо загадочное. Особенно в крайних своих проявлениях, вроде любви и смерти. Двойственность нашей натуры, в которой духовное поневоле должно уживаться с плотским, неминуемо приводит к шизофрении, нередко явной, но чаще всего скрытой, завуалированной.
Вот вам один такой пример. Наряду с известной поговоркой о своей рубахе, которая всегда ближе к телу, бытует и широко распространенное мнение, гласящее, что чужая супруга лучше собственной.
Где же тут логика? С одной стороны — своё ближе. С другой — чужое лучше. Таким образом, трагический Дуализм заложен в самой человеческой природе.
Не потому ли созерцание чужой страсти иногда притягательней, чем удовлетворение своей собственной, а мертвецы, павшие не от твоей руки, кажутся особенно отталкивающими.
Последний вопрос (о мертвецах, а не о страсти) напрямую касался стаи Темняка, покинувшей своё убежище.
То, что они увидели снаружи, ужаснуло всех, не исключая Тюху, для которого Бойло стал чуть ли не домом родным.
Искалеченные тела громоздились огромной кучей, и нельзя было даже понять — сколько их там всего. Иногда казалось, что голова одного мертвеца произрастает из подмышки другого, а третий уступил четвёртому свои ноги, взамен получив лишнюю пару рук.
В довершение всего трупы были обильно политы кровью и сдобрены вывороченными внутренностями — ну прямо праздничный торт, предназначенный для орды людоедов.
Нет, истинным апофеозом войны должна была служить не аккуратная пирамида выбеленных дождем и солнцем черепов, оставленная в пустыне неведомым завоевателям, а вот такая груда дымящегося, кровоточащего, зловонного человеческого мяса, сваленного посреди огромной помойки.
В стороне, переводя дух, стояла парочка уцелевших боешников, лица которых были выбелены, как у театральных Пьеро.
Одержав сегодня свою десятую победу, эти двое собирались расстаться, чтобы вновь повторить весь положенный цикл схваток, но уже в составе других, вновь набранных пятерок. Возможно, они уже мнили себя принятыми в небесные чертоги Хозяев.
Однако этим мечтам не суждено было сбыться..По крайней мере дело шло к тому.
Новые враги возникли перед победителями, словно неизбывный кошмар, преследующий грешника в дурном сне. Многоголовое чудовище, только что изрубленное на части, возродилось снова и почти в том же самом облике. Всё надо было начинать сначала.
У кого-то другого, возможно, в подобной ситуации опустились бы руки, но, как известно, старая гвардия не сдается.
Хвататься за щиты, оставленные в сторону, было уже поздно, и ветераны приняли бой — возможно, последний в их жизни — стоя спиной к спине.
На стороне “черных” было не только численное преимущество, но и внезапность, однако ни один из этих факторов не сработал вследствие вынужденной медлительности Свиста и природной нерасторопности Бадюга. Все атаки были отбиты, к счастью, без серьёзного урона для нападавших.
Видя, какой оборот принимает дело, ещё минуту назад казавшееся почти решенным, Темняк взялся за свой безотказный лук, но Свист издали крикнул ему:
— Не вмешивайся, сами справимся!
Победу стае принёс Тюха, сумевший-таки ткнуть своего противника “кишкоправом” в брюхо. Пока тот умирал, харкая вперемежку кровью, желчью и желудочным соком, на последнего “беляка” насело сразу трое.
Ветеран защищался так хладнокровно и умело, как будто бы ставкой в этой схватке являлась не его собственная жизнь, а горшок свежего киселя, но, как говорится, сила солому ломит. Нарвавшись в конце концов на встречный удар спирали, он рухнул к ногам врагов и взмолился:
— Подождите чуток! Дайте напоследок подышать вволю. Всё равно меня Смотритель скоро приберёт.
— Подыши, подыши, — милостиво разрешил Тюха. — Мы ведь не душегубы какие-то… Может, тебе воды подать?
— Обойдусь. Недолго осталось… И откуда вы только взялись на наши головы! -=— Впервые в его словах прозвучала горечь.
— Мы здесь ни при чем. Такой порядок Смотритель завел. Если он на кого-то зло затаил, то сразу три стаи вместе стравливает. Чтобы, значит, наверняка.
— И кто же так досадил Смотрителю? Неужели мы?
— Нет, скорее всего мы. Хотя кто знает… У Смотрителя не спросишь… Ты полежи пока здесь, а мы себе пойдем, — Тюха засунул за пояс свой “кишкоправ”, который до этого всё время держал наготове. — Прощай.