— Один справишься?
— Как-нибудь. Ты за этим смотри. Он двоих наших уложил.
Когда шаги второго боешника затихли вдали, из норы донеслось:
— Ты ещё здесь?
— А как же!
— И не боишься?
— Почему я должен бояться?
— Так ведь ты из Гробов, по разговору слышно. А все Гробы известные трусы. Вы даже в жены себе берете самых жирных баб, чтобы в случае какой-нибудь беды за их телесами прятаться. Разве не так?
— Погоди у меня! — заскрежетал зубами боешник, для которого подобные шуточки были равнозначны смертельной обиде. — Когда я тебя из норы выволоку, по-другому запоешь!
— Считай, что уже выволок! — расхохотался Темняк. — Вы ведь так всего на свете боитесь, что ночью под себя делаете, лишь бы лишний раз на улицу не выходить. И дети ваши засранцы, и жены ссыкухи.
Такое оскорбление, да ещё из уст чужака, не смог бы, наверное, стерпеть даже самый смирный житель Острога. А что уж тут говорить об одном из Гробов, вся порода которых издавна славилась своим буйным нравом.
— Всё, лопнуло моё терпение! — Выставив перед собой щит, боешник полез в нору. — Прощайся, гад, с жизнью.
— Сам прощайся! — отпарировал Темняк. — Я ещё твоих внуков и правнуков переживу. А на щит особо не надейся. Есть у меня в запасе такие штучки, от которых и щит не спасет. На, отведай!
В следующий момент в норе раздался вопль, который издают только люди, вместо холодной водички хлебнувшие вдруг крутого кипятка, — боль дикая, а особо не поорёшь.
Боешник, не только онемевший, но, похоже, ещё и ослепший, кубарем вылетел наружу. Причина такого развития событий была, как говорится, налицо — всю физиономию излишне вспыльчивого молодца покрывали блёстки, мелкие, словно пудра, и едкие, как перец.
Следом неторопливо выбрался Темняк. Бросив под ноги боешника щит, забытый в норе при паническом отступлении, он с пафосом произнес:
— Забирай! Мне чужое не нужно. Пользуйся моим благородством.
— Какое ещё благородство — обливаясь горючими глазами, просипел боешник. — Спрятался в норе, как последний трус, а потом швырнул мне в лицо гадость, которой потаскухи своих мандавошек травят! Да на такое бы даже самый распоследний Горшок не решился. Тварь коварная!
— Ты поплачь, поплачь. Помогает… А если говорить откровенно, то у нас разные представления о законах боя. Что для тебя коварство, для меня — военная хитрость. И наоборот.
— Чужак он и есть чужак! И кто тебя только в Острог пустил такого?
— Это уж не твое дело. Лучше решай, что будем делать дальше, биться или мириться?
— Биться! — без всяких околичностей выпалил Гроб.
— Как же с тобой, слепым чурбаном, биться, если тебя сейчас можно одним пальцем одолеть? Не лучше ли довериться случаю? В какие игры играют на вашей улице?
— В разные! И в тумаки, и в оплеухи, и в зуботычины, — дерзко ответил боешник, голова которого так и сверкала, посылая во все стороны разноцветные блики.
— Похоже, ты частенько проигрывал, — лицемерно посочувствовал Темняк. — Но и я, признаться, в оплеухах не силен. Давай займемся чем-нибудь попроще, тем более что ты уже слегка проморгался. Есть игра, называемая лаптой… Не напрягайся, ты это слово никогда раньше не слышал. Правила у лапты довольно сложные, но мы их упростим. Участников двое — ты и я. Каждый по очереди бросает мяч, стараясь попасть в соперника. Кто попал, тот и выиграл. А поскольку никакого мяча у нас, конечно же, нет, и ты даже не представляешь, что он собой представляет, воспользуемся вот этой штукой, как бы посланной нам самой судьбой.
Закончив свою речь, чересчур длинную и выспренную даже для улицы Иголок, где обитали самые известные в Остроге мудрецы, Темняк схватил уже было успокоившуюся “хозяйскую кочергу” за середину и метнул в боешника.
Та, словно только этого и ожидавшая, пошла стремительно гулять по Бойлу, выписывая зигзаги во всех мыслимых и немыслимых направлениях. Каждое соприкосновение со стеной оставляло после себя глубокую дымящуюся лунку.
— Наш мяч уже вряд ли дастся кому-то в руки, а специальных бит здесь не предусмотрено, так что предлагаю использовать в игре любые подсобные средства! — крикнул Темняк, не сводивший с “кочерги” глаз.
Этот совет весьма пригодился боешнику, который не только благополучно увернулся от посланного снаряда, но и ударом шита изловчился послать его обратно.
Игра, и прежде мало походившая на старую добрую лапту, превратилась в какой-то кошмарный теннис, где каждая подача в равной мере грозила смертью и подающему, и принимающему, а заменявшее мяч гибельное оружие носилось туда-сюда по весьма прихотливой траектории, которую не могли предугадать ни расчет, ни интуиция.
Опасные ситуации возникали каждую минуту, причём как с той, так и с другой стороны.
Был случай, когда “хозяйская кочерга”, уже как будто бы миновавшая Темняка, вдруг свечой взмыла вверх, а потом спикировала прямо на него. Казалось, любителю игры в лапту пришел конец, но судьба распорядилась иначе — в последний момент увела летающую смерть прочь, оставив ему на память только подпаленные брови и ресницы.
Был и другой случай, когда боешник, на диво проворный и в движениях точный (ему бы ещё немного хладнокровия!), трижды отбивал щитом роковой снаряд, но тот, словно заколдованный, всякий раз возвращался назад, заходя то слева, то справа, то вообще сзади.
И чем дольше длилась эта сумасшедшая игра, тем заметнее менялся импровизированный “мяч” — корпус его постепенно деформировался, адское пламя разгоралось всё ярче, а скорость полета возрастала после каждого удара.
Темняк, за неимением ничего лучшего отражавший наскоки “хозяйской кочерги” снятым с ноги башмаком, уже хотел предложить сопернику ничью, но тут ситуация разрешилась сама собой, хотя, возможно, и не без участия высших сил, на которые оба они уповали.
“Кочерга”, в очередной раз отбитая боешником, у которого вследствие обильного потоотделения сверкала уже не только голова, но и грудь, взорвалась, отлетев от него всего-то на пару метров. Всё могло бы закончиться банальной контузией или парой царапин, но, к сожалению, дьявольская штуковина была снаряжена не бензиновым двигателем и даже не динамитом, в чем-то похожим на звездное вещество.