Если учесть, что мне тогда было года три, то некоторые из приведённых выше слов сейчас кажутся лишними. Я их тоже не понял, хотя и запомнил.
Насчёт удочки Кроули был неправ. Я её, разумеется, не спёр, а взял поиграть, потому что это была не простая удочка, а спиннинг, замечательный, с серебряной катушкой, на которую наматывалась тонкая нитка. Я уже знал, как она называется: леска. Причём леска не только наматывалась, но и сматывалась, что было даже интереснее. Да и удочек в коллекции Кроули было такое множество, что, честно говоря, когда я умыкнул одну из них, мне и в голову не могло прийти, что старик её хватится. При этом я остался играть с удочкой посреди его большого двора, на самом видном месте, и увидел он меня лишь тогда, когда я окончательно запутался в леске и поднял крик.
Впоследствии Кроули признался, что я ему сразу приглянулся. Вероятно, он ожидал, что такой крикун при его появлении должен расплакаться от страха и убежать, в то время как я лишь стоял с удочкой в руке, продолжая машинально крутить катушку, и таращился на бородатого гиганта, присевшего рядом со мной на корточки. На самом деле я бы, конечно, убежал, если бы мои ноги к тому времени не запутались в леске. Заметив это, бородач достал складной нож. Но и тогда я не испугался. Просто родители мне никаких фильмов ещё не показывали, а ножи, подобные тому, что держал в кулаке Кроули, сочетались в моём детском мозгу с разделкой рыбы, то есть с чем-то вкусным и совсем не страшным.
Он разрезал ножом леску, и я получил долгожданную свободу. Однако по-прежнему не пустился в бегство, поскольку к тому времени Кроули мне уже понравился. Вернее, мне понравился исходивший от него запах. От моего отца всегда пахло рыбой и скотиной, от матери – скотиной и едой, а от Кроули не пахло ничем. В смысле, ничем, что было бы мне знакомо в ту пору. Позднее я понял, что так пахнет курительная трубка, виски и старые книги.
– Как тебя зовут, парень? – спросил он, забирая у меня спиннинг и разглядывая исподлобья.
– Лесли, – сказал я первое, что пришло мне на ум.
На самом деле Лесли звали очень нелюбимого мной поросёнка, которого мы ели в те дни. Невзлюбил я его, главным образом, за то, что на дармовых харчах этот Лесли, с которым я играл, когда он был маленькой, почти ручной свинкой, вымахал настолько, что обогнал меня, превратившись в здоровенного хряка. Хуже того: он перестал меня признавать, зазнался и даже не хрюкал, как раньше, при моём появлении.
– Послушай, Лесли, – сказал старик Кроули, поднимаясь в полный рост, – почему бы тебе ни заняться делом, ни пойти домой и ни передать матери… хотя, знаешь что, зайди-ка ты ко мне.
Он взял меня за руку, и я послушно поплёлся за ним.
Те из вас, кто уже побывал в нашей Фрисландии, прекрасно осведомлены о том, что мы не признаём калиток, заборов и прочих ограждений. Мы же люди, а не скотина, чтобы нас держать в загонах. Поэтому Кроули был сам виноват, что выставил свои замечательные удочки на солнце перед входом в дом, а я, гулявший, где хотел, наткнулся на них и заинтересовался. Дворами у нас считается просто земля, отделяющая крыльцо от общей дороги. Позади домов имеются, понятное дело, «зады», которые используются под хозяйские нужды. Там у нас и огороды, и всякая живность, и подсобные сараи. Туда я бы никогда не отважился сунуться, поскольку разницу между «двором» и «задами» осознал раньше, чем научился говорить. Тем более чужой дом внутри. В чужие зады соседи у нас могут зайти только тогда, когда там есть хозяева. В дома – только тогда, когда их приглашают. С этим у нас очень строго, зато прекрасно получается экономить на замках и всяких дорогостоящих запорах. Теперь вы легко представите мою оторопь, когда я понял, что Кроули ведёт меня через крыльцо прямиком в свой дом. С этого момента я искренне полюбил его как старшего друга и чувство это пронёс до самой его кончины.
– Постой тут, Лесли, – сказал он, когда мы оставили позади просторную веранду с креслом-качалкой, накрытым толстым вязаным пледом, и вошли в уютные сени.
О том, что сени могут быть уютными, я до тех пор не подозревал, поскольку в нашем доме это была просто прихожая, где постоянно валялись отцовские сапоги и стояли вёдра, лопаты и прочие орудия труда, не донесённые до сараев. Здесь же меня встретили стеллажи книг, стопки потрёпанных журналов на полу, высокий деревянный столик на стройных ножках и большущий кожаный шар, который на поверку оказался мягким и упругим одновременно. Собственно, книги и столик я рассмотрел уже в следующие посещения, а тогда всем моим вниманием завладел именно этот шар, сшитый из разномастных лоскутков кожи. И хотя Кроули сказал «Постой тут, Лесли», я, стоило ему скрыться в доме, полез на шар, который радушно принял меня в свои мягкие объятья. Должно быть, я являл собой действительно забавное зрелище, потому что вернувшийся вскоре хозяин при виде моих растопыренных рук и ног и блаженной улыбки на лице не выдержал и расхохотался. Смех у него оказался громкий, открытый и добрый, и с тех пор я искренне считаю, что именно так должны смеяться все бородатые люди.