Или нет… Нашим войскам угрожает окружение. Со всех сторон наступают вражеские танки. Бойцы растеряны. Командир убит. Тогда дядя Степан хватает знамя и, выскочив из окопа, хрипло кричит: «За мной, ребята! Ур-ра-а! Не посрамим трусостью землю русскую!»
Странно, почему у дяди Степана на портрете нет орденов?
— Бабушка, а дядя Степан был героем?
Бабушка недовольно поджала губы.
— Тебе обязательно героя подавай, а просто человека — это мало?
— Да нет… я не о том. Ну, он тоже, наверное, совершил что-нибудь героическое?
— А как же. Шашку в руки — и «Ур-ря!» — насмешливо сказала бабушка и вдруг рассердилась: — Работник был дядя Степан, настоящий работник. Он и на войну пошёл, как на работу — тяжёлую, страшную и нужную. Ушёл и не вернулся. Великая ему память, Алёша, за это. За всех нас. И обидно мне, что для тебя только тот и герой, кто «ура» кричит и шашкой машет…
«Как же так, — подумал Алёша, — как же так? Ушёл и не вернулся… и ничего, ничего после него не осталось. Только портрет… Нет, не может человек так просто уйти, словно его никогда и не было. Не может. Что-то же должно после него остаться?!»
Он пристально, с каким-то новым для себя интересом вгляделся в портрет, словно ища в нём разгадку. Ему вдруг показалось, что солдат слышит и видит всё, что происходит в комнате, и ему неловко и непривычно сидеть день за днём просто так, ничего не делая… Будто он присел на минуту отдохнуть после тяжёлой работы, сложил усталые руки на коленях и задумался.
Интересно, о чём он думает? И какой он был тогда, когда строил этот дом? О чём он мечтал? Ведь все люди о чём-нибудь мечтают…
Кто-то громко застучал в сенцах, чертыхнулся, налетев на пустое ведро. Дверь распахнулась, и в комнату вошёл старик Матвеич, тот самый, что привёз Алёшу в деревню. У порога он снял свою зелёную пограничную фуражку, повесил её на крюк и не спеша пригладил обеими руками редкие седые волосы на висках.
— Сумерничаешь, значит?
— Сумерничаю, — ответил Алёша.
— Ишь ты… — Матвеич достал кисет и свернул толстую цигарку. Едкая струя махорочного дыма вышибла из глаз Алёши слезу. Он замахал руками, разгоняя дым, и закашлялся.
— Зыбкий, — осуждающе сказал Матвеич. — Нешто мужик должен махоркиного духу бояться?
— Я… я не боюсь. Я просто не привык, — запротестовал Алёша.
— Оно и видно, — Матвеич покрутил головой и сел на табуретку у стола, широко расставив ноги в больших кирзовых сапогах. — А бабка-то где?
Вошла бабушка. Увидев Матвеича, она вытерла руки о фартук и зажгла электричество. В комнате сразу стало уютнее.
— А я слышу — что-то стукнуло. Думала, Алёша…
Матвеич кашлянул в кулак и, поплевав на палец, притушил цигарку.
— Шёл мимо, дай, думаю, зайду, не надо ли чего? Люди вы в наших местах необжитые, да и Лида перед отъездом наказывала забор подправить и в чулане замок навесить.
— Спасибо. Я рассчитаюсь за работу.
Матвеич искоса глянул на бабушку из-под дряблых красноватых век и насмешливо хмыкнул:
— Ишь ты… с деньгой, значит.
— Я, право, не хотела вас обидеть, — растерялась бабушка, — но так уж водится…
— Так уж исстари ведётся — за копейку сердце бьётся? — сказал Матвеич, посмеиваясь. Толстые, как два помазка, усы его при каждом слове смешно подрагивали прокуренными до желтизны концами. — Иное дело деньгой ценится, иное — добрым словом славится, вот так-то, красавица. Деньга сквозь пальцы струйкой текёть, красно слово с людьми живёть.
Бабушка всплеснула руками.
— Это великолепно! Да вы настоящий клад, Матвеич! Я обязательно всё это запишу.
— Ишь ты… понравилось, значит? Я тебе, молодуха, полную избу присказок наговорю, коль захочешь, а сестре своей отпиши: Матвеич, мол, твой наказ выполнил. Завтра, как с лошадьми управлюсь, так и начну.
— Обязательно напишу. Спасибо вам, Матвеич.
— Не мне спасибо говори, — строго сказал Матвеич и кивнул на портрет дяди Степана, — вот кому. Для него делаю.
— Вы знаете дядю Степана? — удивился Алёша. Всё это время он сидел тихо, примостившись на маленькой скамеечке у ног бабушки, и внимательно прислушивался к разговору.
— Степана-то? — Матвеич вздохнул и опустил жилистую руку чуть ниже голенища сапога. — Вот с таких годов знаю.
Белые брови Матвеича дрогнули.
Он опустил голову и забарабанил пальцами по колену. То ли о чём-то задумавшись, то ли что-то припоминая.
— Хороший был мужик, природный, — наконец сказал Матвеич.
— Как это природный?
Матвеич потрепал Алёшу по плечу и кивнул бабушке:
— А малец-то у тебя вострый растёт, сметливый. Вот и Степан такой же был. На всякое явление жизни своё понятие имел.