Гошка ободряюще кивнул другу и повернул лицо к Саньке, чувствуя, как жарко запылали щёки.
— Что тебе от нас надо?
— Что бы вы… эт-та… как его… чтобы и духу вашего в пещере не было… и на пляже! — выкрикнул Митька.
— Помолчи, — Санька отвёл рукой Митьку в сторону и шагнул вперёд. — Генералы нашлись… полковники… — Он вытащил из кармана штанов тетрадку с приказом и, разорвав её на куски, бросил на пол. Следом за тетрадкой на пол полетели куски разорванной карты.
Гошка чуть не заплакал от обиды. Такой мировой приказ получился — и на тебе… А карта? Где они теперь другую возьмут? Это что же значит? Пещера окончательно потеряна для них?
— Ничего у тебя не выйдет, — твёрдо сказал Ким, — пещера всё равно наша. Мы её нашли. И пляжа вам не видать. Он на нашей стороне реки. Ищите себе другое место…
— Это вы ищите другое, а нам и на этом не холодно! — сказал Митька. — Лучше сразу сдавайтесь!
Скосив чёрные глаза, Ким посмотрел на широкое, исцарапанное лицо Гошки с грязными подтёками на щеках.
— Гошка, пой!
— Да ты что? — Гошка от удивления раскрыл рот.
— Пой, говорю! — властно крикнул Ким и первый запел:
— Рехнулись! — удивлённо взвизгнул Митька, во все лаза глядя на орущих дикими голосами пленников.
— Ладно, — пробурчал Санька, — надоест петь… подумают… Айда, Митрий, есть охота, — он подтянул сползшие с худых бёдер штаны, — там мать картошки с салом нажарила… пахнет!
— Айда! Тоже… эт-та… как его… герои нашлись! — Митька хихикнул и следом за Санькой вышел из сарая, прихватив по дороге фонарь.
Дверь захлопнулась.
Пленникам сразу расхотелось петь. Гошка втянул носом воздух и сглотнул слюну. Даже сквозь запах прелой соломы в сарай пробивался аппетитный, мутящий сознание запах свежей картошки с салом и луком.
— Что делать будем? — тоскливо спросил он. В таких случаях он всегда полагался на своего более находчивого друга.
Ким не отвечал.
— Ты чего молчишь? — обеспокоенно спросил Гошка, вглядываясь в темноту сарая. — Ким, а Ким… не молчи… — Гошка стыдился признаться другу, что ещё с детства отчаянно боится темноты. С тех самых пор, когда он однажды проснулся во время пожара. — Ну, скажи чего-нибудь, Ким…
— Не мешай. Я думаю, — сказал Ким.
— А про что? Как мы позор смывать будем?
— И про это. Бежать нам надо, Гошка, вот что, — решительно сказал Ким.
— Надо, — согласился Гошка, — вот если бы руки развязать, а то и не пошевелишься… и штаны у меня все разорванные…
— С развязанными руками и дурак убежит… Я знаешь про что вспомнил? Как в кино этот, наш мушкетер, попал в плен к кардиналам, а потом перегрыз верёвки и убежал…
— А мушкетёры за нас?
— А то! Здорово они тогда давали этим фашистикам-кардиналам… Раз! Раз! Шпагами… Ой!
— Ты чего? Болит что-нибудь?
— Верёвка в руки врезалась… Гошка, давай грызи верёвки!
— Как же я буду их грызть? — удивился Гошка. — Если они за спиной? Что ли, у меня зубы на затылке?
Двери сарая неожиданно распахнулись, и вошла мать Саньки, толстая и смешливая доярка тётя Маруся. В одной руке она держала фонарь, а в другой — ведро с пойлом. Приятели хорошо знали Санькину мать, потому что тётю Марусю на каждом собрании совхоза торжественно выбирали в президиум.
— Ой, кто это? — испуганно вскрикнула она и подняла фонарь над головой. Гошка отвернулся. Свет с непривычки больно резал глаза, да и Санькина мать на расправу скорая — это всем известно. Но тётя Маруся неожиданно рассмеялась.
— Никак кавказские пленники?! Опять бои разводили? Вот горе-то ещё с вами, чисто петухи. Неужто вы меж собой кусок берега поделить не можете?
Друзья смущённо молчали.
— Ишь примолкли… — Тётя Маруся поставила фонарь на бочку и вылила пойло в кормушку. Подсвинок хрюкнул, и через минуту в сарае раздалось жадное, хлюпающее чавканье. — Небось стыдно? Матерей только в волнение вводите, паршивцы. А ну-ка, давайте я вас сейчас мигом освобожу, пока мой герой освобождает чугун от картошки. Может, и мне ещё медаль за спасение младенцев последует…
Тётя Маруся ловко распутала верёвки и ремни, стягивавшие руки и ноги пленников, и поддала им сзади по увесистому шлепку.
— Двигайте, с богом!
Мальчишки не заставили себя долго упрашивать.
— Да смотрите, — крикнула им вслед тётя Маруся, — ещё раз подерётесь — уши оборву, не посмотрю, кто чей!