— Я знаю пару ваших слов, — хвалюсь. Поднимает брови. Хочется его удивить, чтобы снова улыбнулся, поэтому выдаю: — Деней он…
Руку выставил ладонью. Хотела фразу: «Деней оноа морэ» сказать, не дал. В горле слова встали. Замолчала. Что-то не так…
— Никогда не произноси этого, — говорит с укором.
— «Можно с вами сфотографироваться» — это нарушение каких-то авторских прав? — возмущаюсь.
— Это означает другое, — мотает головой. — Это клятва быть рабом до смерти. Человечек сказавший подобное слуге Клесаны становится его рабом. Когда они уйдут, с ними уйдут и все принадлежащее им.
Оцепенела. Мозг усиленно заработал, перебарывая в некотором шоке. Все, кто сфотографировался с ними, предложили себя в рабство?! Вот же хитры эти пришельцы! Фотка после этих слов! Услуга инопланетян за служение до смерти?! Боже… не верю я этому Эрею Аверю. Ну не верю!
— Они уйдут… а вы? — Уточняю. Он сказал: «Они», произнес с грустью.
— А я остаюсь, человечка. Моя участь — смерть, — произнес без нотки сожаления.
В груди похолодело. Верю и не верю. Что за драма такая?! Не сдержалась. За руку взяла, вернее за палец без перчатки.
Рывок!! Внезапный ураганный ветер отбросил меня метров на двадцать. Толи летела, толи проволокло. Но о ствол дерева ударилась чувствительно.
Ни крика, ни рева. Ничего. Просто сижу, облокотившись спиной о дерево. Голова кружится, картинку стабилизирует. Вижу, фигура Эрея Авеля возвышается над растительностью. Постоял гигант немного и на меня пошел.
Вот тут-то я запаниковала. Не к добру это все. Но сил подняться нет. Слабость во всем теле. Обмякла, сдалась.
А он неминуемо подошел. Опустился ко мне низко — низко. На колено, словно рыцарь. Кудри золотые тяжестью на мою шею и плечи упали. Будто ласкают мою кожу тысячи робких поцелуев. Млею…
— Ну, зачем, человечка?! — Простонал гигант, опомнилась. — Ты прикоснулась ко мне. Теперь назови свое имя.
— Валерия, — шепчу. Тяжело говорить, в груди что-то отзывается неприятной тупой болью.
Навис тенью надо мной, лицо мое утонуло в его волосах. Запах вдыхаю дурманящий. Хочется обнять его. Пусть он и швырнул меня хорошенько так. Но сама виновата, не зря они перчатки носят.
— У Эрея Авеля последняя просьба к человечке Валерии, — говорит едва слышно. Но каждое слово будоражит душу.
Робко, но настойчиво беру его за голову обеими руками. Преодолевая опасения, страх и трепет, с затаившимся дыханием. Чувствую тепло и мягкость на ладонях, мощь и силу. Приподнимаю ее, чтобы в глаза мне смотрел. Чтобы губы его видно было. Поддается легко. Глаза открывает! Ведь закрытые были! Нос его большой и твердый мне на треть лица. Но это не важно. Чувствую его дыхание своей кожей. Как из него выходит воздух, и… силы.
— Просите, что угодно, Эрей Авель, — шепчу, будто сквозь сон. Мои губы едва касаются его верхней губы. Тянусь к нему, хочу шею могучую обхватить, обнять, как родного.
Он не противится, сдался, или ждет чего-то. Но вдруг произносит:
— Убей меня.
Дергаюсь, как от взрыва и встряхиваюсь от наваждения, говорю резко:
— Нет.
— Или я умру в мучениях после заката, — произносит без нотки страха или сожаления.
— Не могу отпустить тебя, — шепчу и слезы начинают литься из меня сами собой.
Не могу… этот сладкий утренний сон… волшебные грезы. Будто сладость последних минут перед ранним вынужденным пробуждением.
Эрей Авель приподнимается, доставляя мне мучительную боль. Ибо его лицо теперь не так близко, как я хочу, как мне необходимо. Кислород, ты мой кислород.
Рука без перчатки протягивает в раскрытой ладошке синюю бабочку с одним крылом.
— Это легче, чем ты думаешь, — произносит с неким облегчением. А у меня в горле ком.
Отрицательно мотаю головой. Нет. Нет. Нет!!
— Забери второе крыло, — приказывает.
— Не могу.
— Просите, что угодно, Эрей Авель, — повторяет мои слова с укором. — Не предавай, человечка Валерия.
— Никогда, — шепчу и беру бабочку трясущейся рукой.
Досада выжигает изнутри. Начинаю реветь в голос. Он поднимается, улыбается мне искренней, доброй такой улыбкой. Не могу отпустить его. Но обещала.
Не предавай! Не предавай! Не предавай! Выть хочется!
— Почему ты улыбаешься? — Это уже мой сип сквозь сопли и слезы.
— Когда мне больно я делаю это всегда, — отвечает. — Валерия должна помнить мои последние слова.
Киваю. А он говорит без улыбки наставническим тоном: