Госпожа Рашель наполнила стаканы с точностью, которая меня удивила. Трижды ей удалось достичь полных краев, не пролив ни капли.
— Пейте, — сказала она мне, — это вас успокоит.
Я поднесла к губам прозрачный напиток, пахнущий орехами и крапивой.
— Вы нашли вашу собаку? — спросил господин Симон.
— В том-то и дело, что нет. Когда дети вернулись, мой муж хотел отправиться на ее поиски, но из-за дождя не смог уйти далеко. Как вы думаете, эта гроза еще долго продлится?
— Добрую часть ночи, — ответил господин Симон. Но не беспокойтесь, это еще щенок и его, должно быть, напугали удары грома. Наверняка он укрылся где-нибудь в лесу. Я убежден, что вы найдете его завтра.
— Счастье, — сказала госпожа Рашель, — что в грозу ваши дети не встретили Бишели.
Господин Симон тронул ее за руку, как будто предлагая замолчать, но она продолжила. Она рассказала мне, что Бишель жила в старой деревне Шанплер незадолго до эпидемии чумы. Она была женой честного и храброго дровосека, единственный недостаток которого заключался в его неспособности плодить детей, не по причине полового бессилия — этот славный малый был полон сил и всегда готов к услугам, — но из-за несовершенства его семени, что помешало ему обрюхатить двух своих первых жен. Каждый вечер горячий дровосек честно удостаивал визитом ложе Бишели, но это совсем не помогало ей округлиться под воздействием возобновляемых им знаков внимания. И хотя Бишель была целомудренна и набожна, ее жажда материнства оказалась столь жгучей, что она отступилась от веры и однажды вечером, в грозу, в блеске молнии отдалась большому обезумевшему оленю. От этого необычного союза родился фавн с головой человека, ровный лоб которого украшали рога; сразу после обрезания пуповины, он начал прыгать по комнате, издавая душераздирающие крики. Жители деревни Шанплер, взбудораженные повивальной бабкой, убили монстра ударом кирки и сожгли его тело на груде хвороста. Не пережив ужаса этого рождения и мерзости преступления, дровосек кинулся живым в раскаленные угли костра, в то время как бедняжка Бишель, тронувшаяся рассудком, полуголая скрылась в лесах. И, словно возмездие за жестокость, очень скоро в деревню пришла чума. С тех пор во время грозы можно иногда видеть, как Бишель бродит под большими деревьями в сопровождении стада величественных оленей.
В продолжении всего повествования господин Симон сидел тихо, как будто погруженный в дрему. Едва прозвучало последнее слово, он вступил в разговор, чтобы сказать, что с тех пор, как он живет в этих краях, он пережил тысячу гроз, но никогда не видел даже тени Бишели. Самое большее, ему приходилось два или три раза сталкиваться с испуганным оленем, который спасался от своры собак или опустошал поля люцерны.
— Это потому, что ты не хочешь в это поверить, — сказала госпожа Рашель. — Я видела Бишель, и моя мать ее видела много раз, и мать моей матери…
— Всякий раз, когда грохочет гром и девушка из поселка попадает в тень деревьев, вам кажется, что вы видите эту Бишель.
Госпожа Рашель, лицо которой побагровело, бросила на него ожесточенный взгляд. Я почувствовала, что перебранка рискует обернуться ссорой, и прервала их, поспешив откланяться. Господина Симона как будто обрадовал мой уход. Его рукопожатие оставило у меня ощущение, что я держала в своих пальцах кусок корня.
Они стояли на пороге, пока я пересекала двор под неистово хлеставшим дождем.
Я обнаружила Кантена перед печкой на кухне. У него были красные глаза и руки, испачканные сажей: он пытался остановить дым, просачивавшийся через муфту патрубка.
— Этого следовало ожидать, — сказал он. — Уже скоро месяц, как печник обещает нам прийти…
С каждым новым порывом ветра голубое облако дыма влетало в комнату, где становилось все труднее и труднее дышать. Мы решили перебраться в гостиную, предпочтя холод удушью. Из-за грозы резко упала температура, и ветер, насыщенный дождем, задувал сырость внутрь стен. Мы разместили детей в комнате Иоланды, единственной комнате, в которой имелся электрический радиатор. Растянувшись на полу, Поль и Морис лениво разыгрывали партию в домино, стараясь не разбудить малышку. Исчезновение собаки настолько ее взволновало, что мы были вынуждены дать ей успокоительное.
В наших стенах царила атмосфера уныния, которую раскаты грома делали еще более гнетущей. Закутанный в зимнее пальто, воротник которого доходил ему до глаз, Кантен пил маленькими глотками травяной чай из вербены. Его лицо осунулось от боли и беспокойства.