Но всё это было невсерьёз: то ли игра, то ли спасительное самовнушение, аутотренинг, позволяющий человеку в экстремальной ситуации укрыться от окружающего ужаса. Викентий был убеждённым атеистом и материалистом. Вопросы первичности материи и сознания, бессмертия души и т. п. он считал раз и навсегда решёнными.
И вдруг ясная и логичная вселенная полетела кверх тормашками.
Неизвестно, чем бы это кончилось. Может быть, Викентий и в самом деле повредился бы рассудком, но где-то через месяц после начала "сеансов связи" в шёпоте стало мелькать слово "подвал". Неведомый собеседник - если можно назвать беседой общение, когда один говорит, а другой его обалдело слушает - звал его туда.
"Скорее всего, подвал нашего дома," - решил Викентий. Да, несомненно. Если бы это был другой подвал, он (он привык думать о нашёптывателе не как о галлюцинации, а как о реальном существе), скорее всего, уточнил бы.
Добиться от дворника ключи от подвала было делом нетрудным. Михалыч, деревенский пьянчужка, Викентия прямо-таки боготворил - за основательность, за заслуженное высокое положение (всё-таки мастер цеха, не хухры-мухры!), а ещё - за то, что Викентий побывал на какой-никакой, а всё-таки войне. Сам-то он даже в армии не служил - ещё когда учился в школе, повредил правую руку топором.
Он долго бродил между огромных труб, по неровному бетонному полу, заваленному штабелями ящиков, полупустыми мешками, обрезками досок и прочим хламом, который скапливается в подвалах по необъяснимому закону природы. Воздух был волглый и тёплый и как будто светился сам по себе, отчего в подвале, в котором все окна были плотно забиты фанерой и под потолком умирали три сорокаваттные лампочки в сетке, было не темнее, чем на улице в пасмурную погоду. Это было странно... но не более того.
Подвал делился напополам стеной, в которой чернел пустой дверной проём. Викентий прошёл туда и попал в узкий коридорчик между двумя стенами. Он не спеша прошёл по нему, заглядывая во все закоулки, и не нашёл ничего, что хотя бы отдалённо напоминало о ночных голосах. И чем дольше он обследовал подвал, тем громче звучал в нём насмешливый и рассудительный скептик, втолковывающий, что всё это - чушь и блажь, и надо поскорее прекращать эту бодягу, иначе в самом деле спятишь. Дойдя до конца подвала, он уже в голос ругал себя за то, что поддался галлюцинациям и потащился сюда. Ещё и Михалычу надо будет что-то соврать, да убедить его, чтобы не болтал...
Внезапно он увидел тёмное пятно в углу. Нет, ему не показалось - в самом углу подвала была ещё одна дверь. Даже не дверь, а бесформенная дыра в стене, как будто крепкую кирпичную кладку проточила вода. Что же это значит - подземелье выходит за границы дома и продолжается под улицей? Похоже на то.
Он спустился по трём ступенькам и, пригибая голову, осторожно прошёл туда.
Подземелье его несколько разочаровало. Вместо уходящей в зловещую тьму пещеры он оказался в небольшой каморке без окон и без дверей, озарённой чудным голубоватым светом. Треть каморки занимала стоящая посерёдке усечённая пирамида высотой в метр. Глядя на неё, Викентий вспомнил рисунок из книги об индейцах доколумбовой Америки: на алтаре лежит голый пленник, и разряженный как попугай жрец вырывает у него сердце. Когда он читал об этом милом обычае, то подумал, что на месте автора не стал бы так пафосно обличать проклятых конкистадоров, уничтоживших индейскую цивилизацию. Конечно, испанцы были далеко не ангелы - но и эти горбоносые макаки были не лучше. Сгореть во славу Иисуса Сладчайшего и Пречистой Девы или быть выпотрошенным во славу Кецалькоатля - с точки зрения современного человека разницы никакой.