- Ды чё! Ды мы маленько! Ды мы ж вместях служили! - орал Михалыч, когда его и приятелей пытались призвать к порядку. Когда он выпивал чуть больше среднесуточной нормы, у него появлялась навязчивая идея - он считал себя ветераном погранвойск. - Витюха! Братан! Вставай, эй, чё разлёгся-то! - и тянул за рукав одного из "сослуживцев", который завалился в лужу, но нисколько не горевал по этому поводу. Не преуспев в этом, дворник сам падал на задницу и с матюгами неловко подымался. Второй приятель, деликатно отойдя на газон, "травил".
- Я вот сейчас хмелеуборочную вызову! - пригрозил Антон Иваныч из шестидесятой, суровый мужчина предпенсионного возраста, работающий на заводе в должности инженера по технике безопасности.
- К-командир! Не надо! Всё ровно! Застава, в ружьё! - отвечал Михалыч. - Мы уже уходим! - И компания убиралась с глаз подальше в дворницкую, откуда доносилось в три глотки:
Под жарким солнцем Гваделупы
Иван ласкал свою... ПОДРУГУ!!!
Он угощал её севрюгой
И отпускал ей ласки скупо!
Вчера зашёл по делу к дяде,
А у него в квартире...
- ГОСТИ!!! - ревели три мушкетёра, выдержав многозначительную паузу.
Мы целый день играли в кости,
И разошлися на закате!
И только один человек во всём доме смотрел на них не с насмешкой и не с осуждением. И даже не с завистью - а были и такие, кто сам был бы рад погрузиться в жизнерадостное свинство, если бы не бдительность жены и тёщи. Светло-серые льдинки, ещё недавно созерцавшие сквозь триплекс пыльные афганские горы, наблюдали за тремя весёлыми разгильдяями с хладнокровным вниманием. Так охотник следит за дичью, которая от него в любом случае не уйдёт.
...Поздно вечером единственный из оставшихся на ногах гуляк выполз из дворницкой и поковылял в неизвестном направлении. Прихотливая траектория его пути не оставляла надежды стороннему наблюдателю даже предположительно определить пункт назначения.
Гуляка остановился возле мусорных баков, решительно засунул себе два пальца в глотку и стравил. Едва он закончил, как на плечо ему легла тяжёлая рука.
- Ну-ка пошли, голубчик! - приказал незнакомец.
- Начальник! Эт самое... - Пьяница обернулся и, увидев человека в гражданском, немного успокоился. - Мужик, ты, если чё, не эт самое!.. ну, с кем не бывает! Ты, типа, эт самое...
- Ладно, пошли, "эт самое", - сказал Викентий (это был он).
- Э! Куда?!.
- Не бойся, недалеко.
...Утром в четверг мало кто заметил, что Викентий бледнее и мрачнее обыкновенного. "Да голова чего-то болит", - отвечал он, если кто-то обращал внимание на его состояние. Но работа оставляла мало времени для душевных терзаний, и к обеду он уже был в порядке.
Пропавшего пьянчужку начали искать только спустя месяц, когда его горемыка-жена решила, что "загул" супруга, не склонного ограничивать себя в развлечениях, всё же слишком затянулся. Искали его без фанатизма, но, даже если бы люди в погонах в прямом смысле слова рыли бы землю, результат был бы тот же, как если бы дело не заводили вовсе. Пропойца неопределённого возраста растворился без следа, и вряд ли хоть одна живая душа сильно сокрушалась по этому поводу.
Он стал первым, кто лёг на алтарь благополучия дома номер девятнадцать. Так Викентий Закомельский, которого через пять лет все без исключения заводчане звали Викентий Петрович, превратился в жреца загадочного подземного Божества. Он помнил, как, ободрав с пленника нечистое тряпьё, уложил его на жертвенник и впервые услышал - нет, ощутил в голове - слова, призывающие Хранителя. Он повторял их, испытывая ни с чем не сравнимое ощущение человека, поступающего правильно, как надо.
Это повторялось каждые четыре года, накануне Касьянова дня.
Он не знал, что делает подземный Бог со своими жертвами. Являясь на зов, тот отдавал безмолвный приказ - "Поди отселе!" - и Викентий оказывался в подвале, возле крепкой кирпичной стены, в которой не было ни единой трещины, не то что промоины, через которую конь пролезет. Не любопытствуя, что за страшные чудеса творятся ТАМ, он спешил из подвала прочь.
После первого обряда он заметил в своей шевелюре несколько седых волосков. После третьего раза его голова приобрела окраску "перец с солью". Он не роптал. Такова была расплата за благополучие в целом доме.