Ему совсем не хотелось продолжать разговор, наперед зная, чем он закончится. Внутри он уже весь извелся — дух и тело требовали, хотели, жаждали, чтобы все началось. Увы, он действительно взрывался.
— Варавва, Варавва, — прошамкал Странник, глядя на собеседника с ироническим изумлением. — И откуда ты такой упрямый? Ничегошеньки тебя не берет…
— Не называй меня так! — Варнава начинал злиться всерьез.
— Как же тебя называть? Неужели Иегошуа?.. — это было произнесено по-арамейски.
Варнава с обманичвой ленью откинулся на спинку скамейки, оперев затылок на сцепленные ладони, бессознательно готовя ловушку, провоцирующую противника нанести удар в горло, получив при этом молниеносный ответ по шее в позиции «рука-меч». То есть, он был по-настоящему зол. А ведь он так давно не дрался… «С таким типом этом финт не пройдет», — возникла вдруг резкая мысль и Варнава понял, что уже оставил спокойную жизнь позади.
— Кощунство дорого обходится, Странник, — на том же языке ответил Варнава.
— Ой, знаю-знаю. Да ить какая ж я кощунница? Тебя, мил человек, разве не так кличут?
Странник, опять перешедший на здешний язык, кокетливо подмигнул умело подведенным глазом.
— Больше не кличут. И хорош хамить, — сварливо парировал Варнава, резко поворачиваясь к собеседнику.
— Ладно, ладно, — примирительно просюсюкала бабуся, с веселым изумлением рассматривая собеседника. — Брось кипятиться. Молодой, горячий…
— Слушай, — уже спокойно начал Варнава. — Я тебя не помню, и вспоминать не хочу. Однако я жду, что ты мне скажешь.
— Так пойдем в другую Ветвь. Поверь, есть причины…
Варнава хотел ответить короткой фразой, все равно, из какого языка, но был уже согласен, согласен.
* * *После странного, гнетущего, уже позабытого ощущения пребывания во Тьме, Варнаве показалось, что ничего не изменилось. Но изменилось, конечно. Стало теплее — отрапортовало зябнущее весь последний час на сырой скамейке тело. А вот эта скамейка сырой не была. Более того, не была она и жесткой. Рядом на сидении, обтянутом зеленым узорным пластиком, под уютно нависающим козырьком, удобно расположился Странник, такой, каким был утром в храме — губастый, чернобородый, с широким неправильной формы лбом и большим носом. Вид его был бы забавен на наш взгляд, но эти двое еще и не такого насмотрелись. Вишневый длиннополый сюртук прихватывал пурпурный шелковый шарф, а идеально отутюженные брюки того же цвета заправлены были в невысокие мягкие сапожки на каблуках с острыми носами, на которых еще и сияли начищенные серебряные набойки. Вместо галстука у ворота поблескивал золототканый орнамент шелковой косоворотки. Фиолетовая широкополая шляпа с немалым бантом аккуратно лежала на стоящем перед скамейкой столике, а справа к нему прислонилась тяжелая трость черного дерева с серебряным набалдашником в виде птичьей головы. На спинку сидения была небрежно наброшена какая-то синяя хламида. Волосы Странника стали подстрижеными скобой, темные глаза с хмурым весельем разглядывали Варнаву.
Бросив мимолетный взор на себя самого, Варнава увидел, что облачен в костюм похожий, только черный, прикрытый широким серым плащом. Потом вперил взор вперед и не смог отвести его долго.
Храм. Уже не тот, который он видел мгновение назад — грузный и обветшалый, похожий на забытый артефакт, погребенный в запасниках музея. В ярком свете — а здесь было весьма светло, не только от гораздо более мощной подсветки и многочисленных фонарей по периметру сквера, но и десятков неоновых вывесок на всех окрестных домах, сами которые, впрочем, изменились мало — перед ним предстала громадная пятиглавая церковь, пестрая, с золочеными куполами и высоченной колокольней. Она не подавляла траурным величием, но занимала все пространство перед глазами, казалась не одним великим зданием, а целым выводком весело вздернутых башен. Купола искрились в электрическом свете, и весь ансамбль, при своих колоссальных размерах, производил впечатление щеголеватого, немного даже несерьезного. И очень юного, будто только что возник на этом месте невесть каким образом под моросящим дождиком северной весны.
— Се памятник двух царств, обоим столь приличный… — пробормотал Варнава, поглядывая на толпу, вываливающуюся из огромных врат — явно после вечерней службы.
— …Основа — мрамор, верх — кирпичный, — охотно подхватил Странник. — Но здесь этого стишка не придумали — мрамор везде…
Он тихонько хихикнул, вытерев ладонью выступившую в уголках рта слюну.
Было оживленно. Незанятых скамеек, вернее, полукабинетов со столиками под навесами, в сквере не было. Сам сквер обнесен был аляповатой золоченой решеткой, единственный вход охранял высокий представительный усач в фуражке с красным верхом. На противоположной от входа стороне часть решетки закрывал изящный павильон в китайском стиле. С загнутых карнизов свисали ветряные колокольчики, позвякивающие мелодично и успокоительно. Ниже красовалась огромная золотая надпись: «Лучший колониальный гашишъ». Еще ниже, помельче, но тоже золотом: «Монополия купца Бенциона Пайкина». За бамбуковую занавесочку, прикрывающую вход, периодически проникал кто-нибудь из посетителей сквера.
— И куда это ты, уважаемый, меня притащил? — несколько растеряно спросил Варнава, обводя неодобрительным взглядом веселые фонарики на вековых вязах и горящие на уже зеленеющих газонах большие кубические свечи.
— Не извольте беспокоиться, батюшка, — хихикнул Странник, наслаждаясь недовольством Варнавы. — заведение исключительно пристойное. Всей столице известно как «Бенькин сад». Любимое место отдыха почтенной публики. Обер-прокурор Святейшего Синода, как водится, мечет молнии, однако у Бенциона Гершевича отличные связи при дворе.
Его рука, будто невзначай, легла Варнаве на плечо. Тот машинально сбросил ее и с подозрением посмотрел на столик перед ними, но ничего плохого там не углядел, только причудливую литровую бутылку с яркой наклейкой: «Пьяная клюква. Уменье Краснобрюхова». Между тем на столах других посетителей лежали длинные прямые трубки с малюсенькими чашечками, а кто-то держал их обеими руками над пламенем маленьких свечек, взахлеб затягиваясь сизым дымком. Носился призрачный шалый запашок.
Варнава взял бутылку и налил ярко-красной жидкости в стоящий тут же пластиковый бокал. Глотнув, ощутил густой вкус щедро сдобренной сахаром свежей клюквы и немалую толику алкоголя.
— Градусов двенадцать. Здесь что, все такое пьют?
Варнава с сожалением вспомнил оставленную в его Ветви банку изысканно горьковатого напитка.
— Пятнадцать. Империя диктует моду на все. Лет двести уж как. Во всем мире давятся, но пьют…
— И что ты тут натворил?
Странник снова хихикнул. Его веселье Варнаве все больше не нравилось.
— Убедил графа Палена покаяться перед Павлом Петровичем.
— Поня-ятно, — протянул Варнава задумчиво. — Индийский поход?
— Ага. Великая колониальная держава XIX века. Полный паритет с объединенной Европой династии Бонапартов. Вечный союз двух великих. Потом мировая война, естественно, передел мира… Впрочем, подробностей не знаю, я эту халупу сколотил только чтобы пообщаться с тобой спокойно.
Варнава, вспомнив что-то, оглянулся назад. Сквозь узоры золоченой решетки на большой площади виднелся памятник — всадник в парике и треуголке на вздыбленном коне. Даже в разбавленных электрическим светом сумерках заметен был курносый нос.
— Что-то здесь не так… — заметил Варнава больше самому себе. — А собор что же?
— Думаю, кто-то таки достроил после Ринальди. Побочный эффект.
Рядом с наркотическим павильоном происходило движение. Неверными ногами выходящий через бамбуковую шторку посетитель вдруг откинулся назад и упал на посыпанную песком дорожку. Пока он с дикими воплями бился в конвульсиях, охранник неторопливо вытащил солидных размеров угловатый мобильный телефон и куда-то позвонил. Примерно через две минуты у входа в сквер остановилась большая белая машина с красным мальтийским крестом на дверце. Двое дюжих парней в просторных синих блузах расторопно, но не слишком спешно, подошли к болящему, одним слаженным движением положили его на носилки, закрепили руки-ноги кожаными ремнями и столь же размеренно зашагали обратно к машине.