Увидел большую заснеженную поляну, посредине которой стоял крылатый Лев.
Сунь встречал в своей жизни немало львов, в том числе и крылатых. Но не такого. Он был…большой… Нет, не в этом дело. Огненный… И тоже не только в этом. Царь. Это все, что понял обезьян, но этого было довольно. Лев возвышался над лесом и над горами, казалось, возвышается Он над самими небесами, хотя весь умещался в эту поляну и во взгляд Суня. Он словно бы парил над снегом, хотя очень хорошо видны были могучие лапы, попирающие сугробы. От него исходило нечто, не имеющее названия, но бывшее сильнее всего, что есть в Древе сем — великая радость, уверенное могущество, безмятежный покой и многое другое, слитое воедино. Сунь ничего не понимал, он мог лишь впитывать ЭТО, как восхитительную музыку.
Лев стоял спокойно и величаво, изредка помахивая прекрасными крыльями. Вроде бы не замечал обезьяна, вроде бы ждал кого-то совсем другого. Но голову Суня вдруг заполнили громовые Слова: «ПРИШЛА НАКОНЕЦ-ТО, ГЛУПАЯ ОБЕЗЬЯНКА? ЗАПОЗДАЛА, СИЛЬНО ЗАПОЗДАЛА…». Голос был не то чтобы суров, нет, даже полон жалости, но поразил Суня в самое сердце. Он упал на колени и расплакался.
— Прости меня, Лев… Прости меня, Лев…
Это все, что мог сейчас сказать Сунь, Великий мудрец, чей язык некогда мог уязвить хоть человека, хоть демона, хоть божество.
Лев повернул к нему царственную голову и ПОГЛЯДЕЛ. Сунь почувствовал, как вся его громадная жизнь была извлечена наружу и раскрутилась свитком, который Лев наскоро, но внимательно просмотрел. Коротко зарычав и качнув головой, Он повернулся и стал удаляться в сторону дальних пиков. Суня охватило отчаяние. Он жалобно пищал вслед уходящему Царю, плакал, звал, кричал, что забыли бедную маленькую мартышку, которой так зябко и одиноко в этом жутком мире.
Но Лев уже почти исчез в туманном мареве, на Его месте оставалось лишь огненное пятно. Суню привиделся в чудном этом свете взмах великих крыльев.
«НУ, И ЧТО ТЫ СТОИШЬ, КАК ВКОПАННЫЙ? ПОЙДЕМ!», — вдруг раздался в мозгу Суня огромный теплый рык.
Радостно взвизгнув, обезьян встряхнулся от снега и, ухая в восторге, кинулся вслед за Львом. Золотистые глаза сияли счастьем. Его позвали!
За спиной его исчезали в сумраке ветви деревьев с гнетущим их мертвенным холодом, горы Поднебесной, небо. Исчезало Древо.
* * *Они вышли в Ветвь ранним утром ранней весны. Рассвет только-только принялся разгонять темноту над сумеречным городом. Вокруг зябко поеживался, пробуждаясь, старый сквер с деревьями, мелкая листва на которых едва проклюнулась. Земля еще не совсем оттаяла, газоны бурели прошлогодней травой, под которой угадывалась полупризрачная новая зелень.
Уныло светили фонари, а фасад большого псевдоклассического здания через улицу интенсивно желтел в щедрой подсветке. С другой же стороны над сквером нависала темная трудноопределимая громада.
Варнаве, впрочем, легко ее узнал, поскольку это была задняя часть великого храма, от которого начал он свое последнее трагическое странствие. С этой стороны на подсветку, очевидно, не хватило денег. Но Варнаве было безразлично, он подошел к ближайшей скамейке, тяжело опустился на нее, скорчился, обхватив голову руками. Аслан покосился на него, потом осмотрелся. Увидев павильон в китайском стиле, откуда они только что вывалились, аж ахнул:
— Варнава, глянь-ка сюда скорее! Помнишь, что тут раньше было?
Варнава равнодушно поднял голову.
— Сортир.
— Не просто сортир, — расхохотался Аслан, — а построенный в виде особняка одной знакомой дамы архитектора…
Теперь место общего пользования заменил китайский павильон, близнецы которого усеивали путь Варнавы. Но тот лишь пожал плечами и вновь опустил голову. Аслан продолжал посмеиваться:
— У Дыя, скажу я тебе, чувство юмора изрядное. Грамотно прикинул — из сортира за тобой следить!.. Однако не нужен он нам. Завали-ка его, братец.
Монах ответил, не поднимая головы:
— Не получится — Ветвь смерти.
— Все у тебя получится. Див ты или кто?
— Див только в Шамбале.
— Да-а, Варнава, соображаешь ты…того, не быстро. Не дошло еще, что ты им всегда был? Ты же дыев сын!
Варнава с невольным интересом поднял голову:
— Что же я раньше таких вещей делать не мог?
— Потому что не знал, что можешь, только и всего… Ну-ка, быстренько восстанови сортир, сейчас эйнхерии повалят, а они мне хуже горькой редьки надоели.
Варнава пристально поглядел на павильон. Линии строения, вроде бы, заколебались. Через секунду стало понятно, что это не иллюзия весенних сумерек — метаморфоза пошла веселее, обвисали «драконьи» скаты, исчезала черепица и колокольчики. Вскоре перед двумя Продленными стоял во всей красе старый добрый общественный туалет — незаметный архитектурный шедевр хорошо знакомого обоим города.
— Получилось, — с долей удивления констатировал Варнава.
— Я и не сомневался. Только не злоупотребляй — Ветвь смерти есть Ветвь смерти, магии не любит.
— Да и я ее не жалую, — промолвил Варнава.
— Вижу, пришел в себя, — кивнул Аслан. — Пора бы. Не думаю, что тут очень безопасно, надо бы куда-нибудь перейти, пока не поздно.
Несмотря на благоразумные слова, он не торопился. Напротив, сунул руку в мешок на поясе, извлек замечательную свою трубку, набил, раскурил и с огромным удовольствием затянулся:
— Здесь, наверное, можно раздобыть мои папиросы, только сил нет за ними бегать, — заметил он и повернулся к Варнаве. — Ты курить не хочешь?
Варнава хотел, но отрицательно покачал головой. Его чувства подверглись дурной анестезии. Слишком многое обрушилось на него за слишком короткий срок, от такого потрясения не могла сразу оправиться даже его сверхтренированная психика Продленного и монаха. Тупая боль ворочалась в душе, затмевая рассудок. Он пытался не думать о сестре-жене и погибшем сыне. Был уверен, что погубил душу. Ощущение скверны без возможности очищения тяжко угнетало.
— Наша продленность — грех куда более страшный. Но мы с ним живем…
Варнава не заметил, что последние минуты Аслан смотрит на него серьезно и сочувственно. Он словно знал его мысли, хотя не пытался сканировать мозг. Впрочем, угадать их было несложно…
— Мой сын… Мой учитель… — ответил монах мертво.
— Сунь был счастлив умереть так, как он умер. А сын… Случилось бы худшее, достанься он Дыю, — проговорил Аслан.
— Откуда ты все знаешь? — Варнава вдруг поднял голову и поглядел на него остро. — Кто ты такой вообще?
— Меня зовут Аслан, это мое имя.
Он вскинул подбородок, твердо и прямо посмотрел Варнаве в глаза, держа перед собой дымящуюся трубку, словно оружие.
— Я Продленный, рожденный в верхней части Ствола. Осведомлен о многом, это получилось случайно, сейчас не время рассказывать, как. И я на твоей стороне.
Варнава подумал несколько секунд, потом утвердительно кивнул, приняв решение.
— Попробую опять тебе поверить, — произнес он резковато.
— Начальник, не будь ты моим благодетелем, — рассмеялся Аслан. — У тебя просто нет другого выхода… Кстати, забери вещицу, — он протянул Варнаве раскрытую ладонь, на которой лежала безобидная маленькая булавка. — Твой учитель просил отдать…
Без слов Варнава взял невесомый кусочек стали и приколол к рукаву грязной рваной рубахи, которую так и не снял после Шамбалы.
— Что теперь? — спросил угрюмо.
— Теперь в твою Ветвь, больше некуда. Самое безопасное место — Дыю очень сложно туда вломиться, хозяйничать ты там никому не позволишь. Пригласим еще пару-тройку братьев, у которых на твоего папашу тоже бо-ольшой зуб вырос. И что-нибудь прикинем….
— Да, вот еще что, — Аслан замолчал, будто переваривая какую-то только что пришедшую ему в голову мысль. — Прости, что спрашиваю, но у меня подозрение, что папаша Дый был с тобой не до конца откровенен…
Варнава, начавший было немного успокаиваться, вздрогнул — на ближайшие сотню Ветвей новостей ему хватало. Воззрился на Аслана.
— Он же тебе сказал, что его кровь в третьем поколении разрушит Древо? — задал тот вопрос.
— Да, — глухо ответил Варнава, добавив, — и я ему поверил.
— Правильно сделал, — кивнул Аслан. — Только есть еще один нюанс…