Варнава был из тех, кто выжил, хотя продливший его играл по орденским правилам и оставил «младенца» сразу после процедуры. Однако малыш довольно скоро самостоятельно разобрался в начальных правилах изменения Ветвей. Но далеко от Ствола не уходил, не чувствуя юного восторга, заставлявшего новоиспеченных обильно изобретать совершенно немыслимые миры. Было нечто, его державшее — он искал не совсем то, что получил. Вернее, гораздо большее — ему было мало неполной, как он считал, божественности членов Ордена. Он знал, что во Древе сем есть нечто гораздо большее… Другие Продленные догадывались, что с ним просиходит странное, и многие опасались входить с ним в контакт.
Варнава, носивший тогда немного другое имя, появился на Срединной равнине, по своему обыкновению, найдя одну из похожих на Ствол Ветвей. Брат его ушел, и Варнава не собирался искать его Тени по другим Ветвям. Он сомневался во всем, и чувствовал себя очень одиноким. Древо стояло перед ним непобедимым Сфинксом, ответов на вопросы которого не существовало. Подобно многим до и после него, он потянулся на Восток, к красивым, как экзотические цветы, цивилизациям, их изнуряющим душу учениям. Ответов на его вопросы они тоже дать не могли, но были способны успокоить. А может быть, втайне надеялся он, и дать реальные инструменты для восхождения к абсолютному могущества. Так горные монастыри и ашрамы в джунглях раскрыли ему равнодушные объятия, баюкая тягучими мантрами. Он был «спящим в горах» и «крадущимся в темноте», каллиграфом и военачальником, фехтовальщиком и поэтом, актером и чиновником. Однако вскоре эти изощренные занятия перестали занимать его. Он вдруг понял, что взгляд на всеобъемлющее Древо сквозь столь же всеобъемлющую Великую Пустоту невозможен по определению. Он, видевший Великую Полноту, не мог заставить себя серьезно воспринимать концептуальную эквилибристику здешних мудрецов. Ветвление, конечно, очень напоминало майю, мировую иллюзию, но имело свою противоположность, стволовую реальность, которая по отношению к Ветвям майей никак не была, хотя бы потому, что иллюзия иллюзии — нонсенс. Проще говоря, он слишком хорошо знал, что есть мираж, а что — Истинное бытие.
И, в любом случае, подлинная божественность тут не ночевала. Боги и герои этих культов были такими же Продленными, как и он, примерившими на себя ходящие по Стволу мифологемы и воплотившие их в Ветвях в виде более-менее успешных проектов. Варнава и сам запросто мог стать основателем религии, «живым богом», но это его не привлекало совсем — невыносимая фальшь такого положения была для него очевидна. Ему нужен был не клоун, а учитель, которого он так и не смог найти среди Продленных, корчащих из себя богов. Конечно, были и пестовавшие его настоящие мастера, великие люди — как на подбор. Но Краткие. А ему необходим был наставник, знавший о непостижимой сущности Древа, играх Ветвей, об этой бурлящей вселенской жизни, неподвластной умозрительным построениям и духовным практикам, скрытой для большей части живых существ.
Как-то в Чжун-го, в расцвет династии Мин, ведя приятную жизнь богатого ученого, он увлекся расплодившейся литературой «низких» жанров, изготовляемой на простецком байхуа. Его друзья по цин тань — «чистым беседам», мудрецы и изысканные поэты, немало издевались над приемлющими подобные пошлости неучами (что не мешало им в тайне почитывать эти книжки, особенно, эротического содержания). Варнава, вспоминая академические издания этой «нелепицы», которые он листал в иных Ветвях лет пятьсот тому вперед, конечно, тихо посмеивался, и с интересом следил за литературным процессом. Тогда он самостоятельно дошел до факта, который никто не удосужился ему сообщить — великая книга сама по себе представляет Ветвь, если она прочитана Продленным.
Истинность этого он проверил на одном романе, про который точно знал, что тот останется в веках. Роман был о скитаниях Прекрасного царя обезьян. Варнава был совсем неопытен в изменениях и очень плохо представлял себе, как взяться за дело. Его заворожила личность главного героя — каменной обезьяны, рожденной из скалы. Если бы во время своей хаотической попытки создать Ветвь он не имел бы все время перед собой этот образ, ничего бы у него не вышло, а он сам, скорее всего, сгинул во Тьме. Но, к его счастью, Ветвь, где обитало это существо, уже была. Несколько дивов создали ее еще до Потопа, а после катастрофы, убившей и старые Ветви, восстановили. С тех пор она питала все Древо причудливой мифологией. Вот так, у Горы цветов и плодов в стране Аолайго на материке Пурвавидеха он буквально вывалился из Тьмы перед Сунем.
Тот сперва чуть не огрел его посохом. И плохо пришлось бы молодому Варнаве, не вспомни он роман:
— О, учитель! Я, твой ученик, пришел сюда с искренним намерением
приветствовать тебя! Прими мое нижайшее уважение, — завопил он, цитируя Суня, который, если верить тексту периода Мин, именно так обратился к своему первому учителю.
Здоровенное существо, полуобезьяна, получеловек, добродушно заворчало и принялось за Варнавино воспитание.
Он не ошибся — Сунь был Продленным и давно уже не отбрасывал Теней на другие Ветви. Его статус в Ордене очень занимал Варнаву, однако первые годы обучения поразмыслить над этим времени не было совсем. Сунь гонял его, как надо — если уж он брался за дело, то вкладывал в него душу. Правда, обезьянья сущность частенько понуждала его забрасывать начатое. Но это был не тот случай. Как всякий ученик, Варнава носил воду из родника, поднимаясь по тысячам крутых неровных ступеней, тщательно драил хижину, готовил еду (впрочем, шифу предпочитал свежие фрукты, что Варнаву не очень обременяло). Он сносил брань и тяжкие удары — кулаком, ладонью, а потом и палками. Только своим драгоценным стальным посохом с червленой надписью: «Посох исполнения желаний с золотыми обручами. Весит 13500 цзиней» учитель его никогда не касался, не без основания опасаясь убить юнца на месте. На эту палку множество раз наматывались жизни и гораздо более могучих существ.
Обучение шло успешно, хотя иногда Варнава ненавидел упрямое и своенравное животное, бывшее его наставником. Однако со временем его мастерство приобретало лоск, Сунь все чаще довольно хмыкал, наблюдая его успехи. Настал день, когда он доверил ему управляться со своим посохом. В первую секунду Варнава подумал, что никогда не поднимет эту несусветную тяжесть. Сунь долго и искренне ворчал, что заменяло ему хохот, приплясывал и беззастенчиво почесывался:
— Сын бесстыжей черепахи, ты думал повелевать моим посохом, как палочкой для чесания спины? Я отобрал его у Дракона Восточного моря, сам великий Юй промерял им глубину вод на заре времен. А ты, стрекоза, пытаешься трясти этим столбом?..
— Читал я, шифу, что, когда вы в первый раз пытались взяться за него, вам он тоже показался слишком большим… Во сколько раз вам пришлось его уменьшить? — огрызнулся в ответ Варнава, который давно уже за подколки учителя платил той же монетой. Он подозревал, что старой мартышке такие перепалки доставляли немалое удовольствие. Но сейчас Сунь злобно оскалился — он утверждал, что терпеть не может роман про себя, и не раз грозился раздробить его автору голову, считая, что величественный образ Царя обезьян обрисован в книге недостаточно почтительно. Впрочем, на деле факт существования романа наполнял его сердце горделивой радостью.