Жизнь до того усложнилась, что вскакивать приходилось ни свет ни заря и работать порой до полуночи, а то и дольше. При этом требовалось беспрерывно повторять: «Слушаюсь, хозяин, сэр», «Нет, миссис, мэм». Ходить надо было в черных брюках, черных башмаках, безукоризненной белой рубашке и белом камзоле. Слуга на протяжении многих дней не покидал давящих стен Большого дома, не видел белого света, не слышал шелеста окружающей жизни. Лишь промозглым утром Драмжер несся к речке, залезал в холодную воду и после спешного омовения торопился обратно к Лукреции Борджиа, чтобы, позволив ей понюхать его подмышки, доказать, что он не водит ее за нос.
Хуже всего Драмжер переживал разлуку со сверстниками. Как ему не хватало свободы в их компании, беззаботности, шуток, веселого смеха! Суровая, монашеская жизнь заставляла его усмирять нерастраченные силы, из-за чего в нем накапливалась энергия, населявшая его ночные сны после тяжкого дневного труда сладострастными образами.
В Доме он считался учеником Брута, дворецкого и — чисто номинально — начальника над всеми слугами, хотя полномочия Брута не шли дальше двери в кухню, где всем заправляла Лукреция Борджиа. На самом деле ее влияние ощущалось во всех уголках Большого дома. Какое-то время, со дня смерти Максвелла-старшего и вплоть до возвращения Хаммонда из временного техасского изгнания, она властвовала над всей плантацией; это она вывела добротное племенное поголовье, обеспечившее Хаммонду репутацию весьма состоятельного плантатора, а не просто зажиточного рабовладельца. Завоевав власть огромными усилиями, Лукреция Борджиа не собиралась с ней расставаться. При том, что дворецким и главным распорядителем в доме считался Брут, истинной владычицей здесь все равно была она. Драмжеру повезло: он сразу завоевал ее благосклонность, что объяснялось как слабостью, которую она питала к таким симпатичным паренькам, как он, так и общей с ним антипатией к Бенони.
Все слуги считали Бенони избалованным неженкой. Матерью его была Регина, негритянка всего на одну восьмую, которая до женитьбы Хаммонда Максвелла на Августе Деверо, его второй жене, была его наложницей. После женитьбы хозяина она осталась в доме на правах горничной Августы и произвела на свет сына от отца Драмжера, Драмсона, который погиб еще до рождения сына. Мальчика назвали Бенони; от матери он унаследовал светлую кожу, красоту и изящество и вполне мог бы вырасти приличным человеком, если бы его вконец не заласкали. Не только мать, но и Августа, а потом Софи, словно сговорившись, баловали паренька, сделав его до такой степени эгоистичным, своевольным и самодовольным, что с ним стало невыносимо находиться под одной крышей. Обладая злым языком и презирая всех остальных рабов, чья темная кожа превращала их, по его мнению, в низших по отношению к нему существ, он расхаживал с высоко задранным носом, хотя у белых был готов валяться в ногах. С особенной враждебностью он встретил Драмжера, к которому с первой же встречи проникся резкой неприязнью. Сверстника, вторгнувшегося в Большой дом, он не мог не счесть соперником и с самого начала давал понять, что не потерпит конкуренции. За неприкрытую враждебность Бенони Драмжер платил той же монетой, хотя рад бы был с ним подружиться.
Будучи одногодками и имея общего отца, они представляли разительный контраст друг другу. Оба пошли в матерей, хотя общим обликом походили на отца и, следовательно, один на другого. Бенони был меньше ростом, худощавее, смазливее, с европейскими чертами лица, нарушаемыми разве что некоторой припухлостью губ и широкими ноздрями. Драмжер был выше, крупнее, гораздо темнее цветом кожи; благородство его негроидных черт оставляло далеко позади смазливость Бенони. Волосы у обоих не были курчавыми: у Бенони они ниспадали на плечи прямыми прядями, а у Драмжера облепляли голову, как блестящий шлем.
Из-за преимущества в росте Драмжер мог показаться старше, хотя в действительности увидел свет всего на две недели раньше Бенони. Если бы он прибег к силе, чтобы продемонстрировать физическое превосходство, соперничеству был бы положен конец. Однако Бенони пользовался покровительством матери, миссис Августы и Софи и был неприкосновенен. Юноши напоминали боевых петухов: стоило им сойтись, как они начинали топорщить перья, воинственно поглядывать друг на друга и затачивать шпоры.
Убежденный в том, что никто не имеет права претендовать на его роль любимца белых, Бенони делал все, что в его силах, чтобы посрамить Драмжера в их глазах. Богатое воображение позволяло ему создавать Драмжеру одну трудность за другой. Стоило Драмжеру повесить на крючок чашку, как она оказывалась на полу, разбиваясь на мелкие кусочки. Кто виноват? Драмжер! Если Брут недосчитывался при ежевечерней инвентаризации серебряной ложки, то в краже обвиняли Драмжера. Пятно от пролитого вина на только что постеленной скатерти? Опять Драмжер! Как бедняга ни старался, во многом, к чему он не имел ни малейшего отношения, обвиняли именно его, и он рисковал понести наказание. Если бы не Брут, который боготворил его отца и перенес симпатию на сына, и не Лукреция Борджиа, которая неизменно выгораживала его, кожа на спине у незадачливого Драмжера давно повисла бы кровавыми клочьями. Однако ни миссис Августа, ни масса Хаммонд пока что не прослышали о приписываемых ему прегрешениях. Если не считать его постоянной настороженности и огорчения Бенони, которому никак не удавалось довести до конца его коварные планы по низвержению противника, ничто не нарушало видимого спокойствия.