Драмжер повернулся к Крису, заглядывающему через плечо.
— Наверное, для Софи нужен настоящий гроб — черный, с серебряными свечами, вроде того, в каком она хоронила Аполлона. Не знаю, продадут ли мне такой в Бенсоне — брак-то у нас был гражданский…
— Утром я об этом позабочусь, — заверил его Крис.
Они медленно спустились вниз. Драмжер отправил Валентина в Новый поселок за кормилицей, а Маргарите и Еве велел подать себе и гостям кофе и горячих булочек. Жестом позвав Криса следовать за ним, он вышел на галерею. Уже светало. Немного постояв в молчании, они увидели, как из-за горизонта выкатывается солнце. Свет ударил им в лицо.
— Кажется, мы с тобой друзья, Крис, — начал Драмжер. — Меня кое-что тревожит. С кем еще говорить об этом, как не с тобой. Могу я попросить тебя об одной услуге?
— Ясное дело, можешь, — отозвался Крис, подражая его негритянскому выговору.
— Ты же не негр, Крис. Почему же ты говоришь, как мы?
— Потому что я — твой друг, — с улыбкой ответил Крис.
Драмжер в отчаянии покачал головой.
— За одну ночь со мной столько всего произошло, Крис! Слишком много всего! «Союзная Лига», пожар на хлопковом поле, нападение куклуксклановцев, рождение сына. Всякий перепугался бы! Да, еще смерть Софи… У меня никого не осталось. Я совсем один: нет больше ни массы Хаммонда, ни Софи. Что будет, если Ку-Клукс-Клан до меня доберется? Что станет с малышом? С Фалконхерстом?
— Все будет хорошо, Драмжер. Я позабочусь об этом.
— Все равно может случиться беда. Может! Вот я и ломаю голову, как бы так устроить, чтобы в случае чего ты был рядом и позаботился о… — Он запнулся и показал на окно второго этажа. — Слушай, у него и имени-то еще нет!
— Ты все время поминаешь старого хозяина, так почему бы тебе не назвать сына Хаммондом?
— Нет, называть его Хаммондом я не хочу. Максвеллом он будет так и так. Мне хочется, чтобы он был частицей меня. По-настоящему меня зовут Драм Мейджор, Драмжер — это сокращенно. Мой отец звался Драмсоном, а отец отца — Драмом. Не многие негры знают, как звали их дедов, а я знаю. Вот я и думаю: не назвать ли мальчишку Драмом? И тебя я не хочу забывать. Назову-ка я его Кристофером Драмом Максвеллом. Ты не против?
— Наоборот, ты делаешь мне честь, Драмжер! Но вернемся к разговору о том, чтобы я о нем в случае чего позаботился. Я с радостью сделаю это, но сперва тебе нужно побывать у адвоката и составить завещание. Сгодится и военный прокурор. Ты можешь завещать все молодому Драму, а меня назначить опекуном. Я пригляжу за ним и стану относиться к нему по справедливости и без обмана. Ты можешь на меня положиться. Он будет мне за родного сына. Только давай не обсуждать такие темы. Ты молод, здоров, силен, с тобой ничего не случится.
— Все равно у меня отлегло от сердца.
Драмжер пожал было протянутую Крисом руку, но внезапно рухнул перед ним на колени. Обняв капитана, он прижался к нему, всхлипывая от чувства невыносимого одиночества.
Всю жизнь он знал, что может опереться на белого, который станет думать за него и руководить его действиями; в случае надобности белый заботился о нем, защищал его. Даже Софи была какой-никакой, а опорой. Теперь, когда ее не стало, он оказался лицом к лицу с враждебным миром. В отчаянии он уповал на Криса — своего белого друга. Крис загородит его от мира, он станет ему защитником.
46
Следующие несколько недель Драмжер был слишком занят, чтобы размышлять о прошлом или будущем. Он похоронил Софи с помощью Криса и полковника Бингема — они были единственными белыми на похоронах, не считая ротного капеллана. Ему тяжело далась дорога до семейного кладбища, которую он преодолел, плетясь за инкрустированным гробом. Потом он в оцепенении наблюдал, как гроб опускали в могилу, вырытую в рыжей земле, между могилами Аполлона и его собственного отца. После смерти Софи попала в положение, ставшее ей привычным при жизни, — в общество негров. Даже в могиле ее матери лежали кости младенца-мулата. Возможно, Софи сама распорядилась бы похоронить ее среди негров… Бросив на гроб несколько комков земли, Драмжер побрел от мертвых к живым, оживая с каждым шагом.
Маленький Драм напоминал о себе, только когда требовал еды. Джеральдина всегда готова была сунуть ему свою разбухшую от избытка молока грудь. Кормилицу вместе с ее мужем Марлоу и многочисленными чадами переселили в брошенную невольничью хижину. Ночи она коротала в кухне, прямо на полу, на соломенном тюфяке, чтобы быть рядом, если Драм заплачет.