Сотню раз в день Андреа хотелось огрызнуться в ответ, но долгие годы муштры помогали ей сдержать то, что просилось на язык. И казалось, чем больше она владеет собой, тем большее недовольство выражает Мадам. У Андреа сложилось впечатление, что старуха стремится вывести ее из себя и сердится, что не имеет успеха. Очевидно, ей не хватало в этом мире наслаждения от борьбы.
— Ты в последние дни удивительно тихая и кроткая, — внезапно сказала Мадам, повернувшись к Андреа.
— А я когда-нибудь была другой? — парировала девушка. — Вы сами меня такой воспитали.
— Да, но… — Мадам нахмурилась. — Посмотри на меня, девочка!
Андреа повиновалась, и темные, обжигающие глаза Мадам надолго задержались на ее лице.
— Итак, ты все знаешь! Сама обнаружила или Саймон сказал?
— Саймон сказал.
Андреа хотела солгать, притвориться, что не понимает, о чем говорит Мадам, но об этом не могло быть и речи перед ее внушающими страх глазами.
— Ладно, нет необходимости объясняться по пустякам, — резко заметила Мадам. — Каждый рано или поздно встречается со своей смертью, и не вижу причины, почему я не должна сделать это так же хорошо, если не лучше, чем остальные!
— Нет, я полагаю, нет. — Андреа не знала, плакать ей или смеяться от столь оригинального взгляда на печальное событие.
— Конечно нет! Когда человек имеет мужество жить так, как жила я, он относится спокойно к смерти. Кроме того… — Легкий вздох слетел с ее бледных губ. — Жизнь стала теперь такой скучной по сравнению с тем, что было раньше… — И вновь ее глаза стали далекими.
— Мадам, расскажите мне о своей юности, — отважилась попросить Андреа. Она никогда не спрашивала, а сама Мадам редко говорила об этом, но сейчас, в ее настроении вспоминать прошлое, старуха с радостью ухватилась за такую возможность.
— Как ты, конечно, знаешь, я урожденная Тревейн, — начала она. — Я была троюродной сестрой моего мужа. Моя мать умерла, когда я была еще ребенком, и растил меня отец. Он был во многих отношениях похож на Лео: неугомонный, безрассудно смелый, рожденный не в свое время. Он был вспыльчивым и необузданным озорником в детстве и в юности, и даже женитьба не смирила его. — Мадам довольно хмыкнула от нахлынувших воспоминаний. — Он, естественно, хотел сына и, когда появилась я, бросил лишь один взгляд на жену и сразу же покинул дом. Он уехал в Америку и вернулся лишь через два года. К этому времени моя мать была уже мертва. Умерла с разбитым сердцем, несчастная, никому не нужная бедняжка! Когда подросла, я, очевидно, с ненавистью смотрела на него и не хотела даже говорить… а он не привык к такому отношению со стороны женщины, будь она старой или молодой! Так что он приступил к работе надо мной, заставляя все делать по-своему. Но даже в том возрасте мне хватило здравого смысла противиться ему, как могла. — Она вновь плутовато и весело хихикнула. — В результате он стал больше интересоваться мною, чем любой другой женщиной, когда-либо им встреченной, и мы стали с ним лучшими друзьями. Он воспитывал меня, как мальчика… к великому ужасу всех наших родственников и соседей. Я путешествовала с ним по всему миру и встречалась со всеми людьми, которые в те времена были чем-то интересны. Я научилась управлять мужчинами. Это было необходимо, потому что, как только я подросла, они чуть ли не спотыкались друг о друга, желая жениться на мне. Мне это нравилось! Это давало ощущение власти…
Андреа вспомнила гордый портрет Мадам в галерее и легко могла поверить, что именно так и было.
— Да, прекрасное время! — Мадам издала глубокий, удовлетворенный вздох. — Но у меня были свои планы на замужество. Мой отец был младшим сыном хозяина «Галеон-Хауса», и меня раздражало, что мы не имеем тех возможностей, которые имеют остальные. Поэтому я решила выйти за Эймиса, который вскоре должен был унаследовать все. Он имел не очень хорошую репутацию, но меня это не беспокоило. Он был единственным, кто мог дать мне все, что я хотела, ты понимаешь.
Андреа кивнула. Это ее не удивило. В этом была вся Мадам… Кроме того, это прекрасно объясняло, почему она так практично стремилась выдать ее сначала за Лео, а теперь — за Саймона.
— На самом деле, сначала жизнь здесь показалась мне довольно скучной, — продолжала Мадам задумчиво. — Мой свекр был еще жив в то время и казался мне жалким и безжизненным по сравнению с моим отцом. Мягкий и обходительный, он любил легкую жизнь… но, конечно, тогда было много денег…
— Саймон тоже об этом говорил, — перебила ее Андреа. — Он сказал, что это можно заметить по его портрету и что в нем, возможно, одна из причин того, что сейчас нет денег.