Главным неудобством крылатого «транспорта» являлось то, что приземлиться прямо в лесу Стёпик, понятно, не мог. Приходилось искать большие поляны вблизи деревень, но таковые имелись далеко не у каждой. Проще всего было с теми селениями, что располагались невдалеке от реки. Поэтому решили сделать так: выбрали четыре наиболее удобные, возле которых мог сесть Стёпик, и попросили их жителей оповестить всех окрестных соседей, кто желает обучаться грамоте, чтобы те приходили в одну из этих четырех деревень. Посещение двух из них Саша наметила на вторники, двух других – на пятницы. В принципе, девушка готова была «нести просвещение в массы» и ежедневно. Но, во-первых, Глеб не мог тратить на это столько времени, у него хватало дел и в Устюге, во-вторых, было бы не очень прилично полностью лишать Стёпика (а заодно и Марусю) свободы. А в-третьих, желающих учиться набралось совсем не так много, как мечталось Саше, – по три-четыре человека на «учебную деревню», в одной так и вовсе двое.
Еще девушка сильно переживала из-за того, что найти нормальных учебников она не смогла. Книг в Устюге вообще сохранилось мало – всё-таки берегли в основном жизненно важные вещи, а книги для подавляющего большинства нынешнего населения если являлись таковыми, то лишь в качестве растопки. И за минувшие после Катастрофы годы почти всё бумажное сожгли, а что не успели – то само сгнило. Неплохая библиотека имелась у Святой, но та не позволила взять ни одного томика, причем была в этом столь непреклонна, что Саше пришлось отступить.
Вот и было теперь у нее на всё про всё десяток книжек, из которых три оказались любовными романами, еще три – фантастикой, две – из серии «Как стать успешным», одна – учебником для бухгалтеров (Саша в ней сама две трети слов не понимала), а еще одна – пособием для желающих похудеть. Последнюю девушка в деревни, конечно, не понесла; выбросила бы вообще, но поступить таким образом с книгой у нее не поднялась рука.
Еще хуже – то есть, вообще никак – обстояло дело с чистой бумагой, на которой можно писать. Но тут, по крайней мере, можно было обходиться берестой, как делали предки.
Неприятности и не думали заканчиваться. Еще в воздухе, по дороге домой, Саша почувствовала себя плохо. Ее замутило так, что потемнело в глазах. Девушка открыла рот, чтобы попросить Стёпика снизиться, но сказать ничего не успела – ее тут же вырвало.
– Что с тобой? – завозился пристегнутый рядом Глеб. – Отравилась?.. Что ты сегодня ела? Тебя чем-нибудь угощали в деревне?
Услыхав о еде, Саша почувствовала новый рвотный позыв и простонала:
– Не надо… Пусть Стёпик ся… – тут ее снова вывернуло.
– Стёпик, садись! – замолотил по темной чешуе Глеб.
«Птер» выгнул лебединую шею, уставившись желтыми тарелками глаз на мутанта.
– Пош-што с-садитьс-ся-то? Ус-стюг рядом уж-же.
– Садись, тебе говорят! Саше плохо.
Стёпик тут же резко спикировал вниз, отчего желудок девушки, как ей показалось, чуть не вылетел изо рта. Ее бы вырвало снова, но было уже нечем.
– Очумел?! – завопил Глеб.
– Так я ж-жж как с-скорее хотел, – начал оправдываться Стёпик, через пару мгновений приземлившись на пологом речном берегу.
– Ладно, – буркнул Глеб, развязывая сбрую.
Освободившись от ремней, он поспешно отвязал жену, которая была даже не бледной, а зеленоватой, и лишь хватала воздух широко открытым ртом.
Мутант подхватил Сашу на руки и помчался к реке. Бережно опустил на песок, зачерпнул в ладони воды и плеснул ей в лицо. Девушка задышала спокойнее, а потом сморщилась:
– Мокро! Мне за шиворот натекло.
– Ничего, – облегченно выдохнул Глеб. – Вода высохнет. Меня больше беспокоит, что с тобой случилось.
– А ты как думаешь? – приподнялась и села на песок Саша.
– Да я догадываюсь… – заморгал мутант. – От этого еще сильнее волнуюсь.
– Спасибо, что волнуешься. Только в этом случае не надо.
– Почему? Как раз наоборот! Если ты отравилась, то ведь это скажется и на ребенке.
– Я не отравилась, – поднялась на ноги Саша. – Это как раз ребенок сказался на мне.
– Не понимаю… – остался сидеть Глеб. – Объясни.
– Я ведь и сама не знала, – подошла она к мужу и потрепала его жесткую, словно проволока, шевелюру. – Мне твоя мама сказала. То есть, спросила как-то, еще в самом начале, не тянет ли меня, пардон, блевать.