– Нет, это еще не боль. Попробуй думать о чем-то приятном, хоббит… Обо мне, например, – издеваясь, отвечал дракон.
Она не успела воспользоваться кольцом, пиджак пленницы полетел в сторону, упал к высокой куче золотых монет. Бонни почувствовала, как по щекам ее текут неудержимые слезы, как дракон медленно целует ее шею, стараясь быть ласковым хоть сейчас. Его звериная натура прорывалась: на нежной коже оставались следы укусов, следы когтей. Хоббитянка чувствовала, как с каждой секундой руки его сжимаются все сильнее, как горячее тело прижимается ближе к ней, ища ответа. И находило страх, отголоски сопротивления, трепыхание, словно бабочки на ветру.
Происходящие походило на сон, на стыдный сон, один из тех, что иногда снились ей в дороге. Дракон раздевал хоббитянку быстро, не жалея пуговиц ее одежды, подкармливая девичий страх. Увидев перед собой оголенное тело, Смауг вновь замер, чувствуя, как мышцы наливаются желанием. Мальчишеская с виду фигура оказалась совсем иной, если снять с нее это тряпье. Пышные бедра хоббитянки притягивали взгляд, ее плоский живот, контрастно узкая талия, все казалось Смаугу соблазнительным.
– Нет, нет, – прошептала она, чувствуя, что ладонь дракона скользит по ее бедру вверх. – Не надо.
– Тихо, тихо, – произнес Смауг, чувствуя нервную дрожь в ее хрупком теле.
– Я не хочу, – в бессилье шептала девушка.
– Нет ничего стыдного в том, что мы сделаем сейчас.
Ужас заполнил каждую клетку ее кожи, заключил хоббитянку в свои объятья. Ее голубые глаза метались по залу, но не могли заметить ни помощи, ни спасения. Руки дракона отвлекали, то вызывая в теле боль, то странное чувство щекотки, отблески далекого призрачного удовольствия. Он старался быть мягким с ней, старался не обижать ее сверх меры, понимая, что этому маленькому, хлипкому существу предстоит пережить нечто сложное.
Поднять ее, закинуть ее короткие крепкие ноги себе на плечи – было не сложно, для него хоббитянка не весила ничего. Смауг опробовал ее языком, осторожно пройдясь вверх, затем опустившись вниз, повторив движение. Пусть почувствует его благодать. Ее руки оказались свободны, и тут же вцепились дракону в волосы, пытаясь оттянуть дальше от себя, оттолкнуть, сбросить. Ее жалкие попытки казались Смаугу лишь смешными, и не более того.
Ее вкус был дракону смутно знаком. Нет, это не эльфийская кровь, не кровь изящных древних существ, нет… Девственниц. Дракон понял, что перед ним не гномская подстилка, взятая под гору лишь для одного, нет. Дева, не знавшая таких проявлений любви. Его пальцы осторожно утерли ее слезы, почти нежно оставив за собой лишь мокрые дорожки. Хоббитянка продолжала дрожать, когда дракон осторожно опускал ее вниз, к залежам гномьего золота.
– Какой приятный сюрприз, – произнес тот, наклонившись к ее уху, горячим дыханием щекоча ее нежную кожу. – И все мне? Такой дар…
– Не надо, – пролепетала она, повернувшись к дракону лицом. – Пожалуйста… О, Смауг, ведь я не достойна…
– Я считаю иначе, – ответил хозяин горы, кладя палец девчонке на губы. – Иначе не оставил бы тебя в живых, дитя.
Он мягко погладил ее впалый живот, округлые бедра, остановившись меж ног, проверяя пальцами. Мокрая, он постарался смочить ее, чтобы расслабить хоть чуть-чуть, хоть слегка, даровать ей облегчение. Когда дракон навис над ней, когда кульминация вот-вот должна была случиться, Бонни закрыла глаза. Мама рассказывала ей об этом когда-то давно, так давно, что сейчас она не вспомнит всей правды. Одно было очевидно хоббитянке в этот пугающий миг – боль будет сильной.
И предчувствие не обмануло. Когда мужчина двинулся в ней в первый раз, когда он заставил негостеприимное тело вжаться в холодное золото, слезы накатили к глазам, пролились по щекам, крик сорвался с губ. Он обернулся эхом, прошелся мимо колонн, по-хозяйски осматривая гномью могилу. Слышал ли ее Торин, слышали его бойцы и соратники? Наверняка.
Смауг и сам желал этого. В самом начале, позволяя девушке привыкнуть к новизне ощущений, он был осторожен, входил в нее мягко, проникая лишь чуть-чуть, самым краем вожделеющей плоти. После, отдавшись похоти, позволял себе больше. Дракон жалел лишь о том, что не мог сейчас изогнуться, не мог поцеловать ее хнычущие губы, заставить эти всхлипы обернуться приглушенными стонами.
Его движения были плавными, осторожными, хоббитянка все не открывала глаза. Она не хотела видеть свой позор, не хотела запоминать его, уже не хотела знать о том, что будет дальше. Бонни уже не могла отвлечься, ни одна из мыслей не лезла в голову. От криков охрипло горло, от движений дракона болел низ живота, тошнота подкатывала к ней все сильнее. Слезы так и катились по щекам, никто не стирал их с ее заплаканного лица, те падали вниз, в золото кудрявых волос хоббитянки.
Чувствуя, как близок финал, дракон подтянул девушку к себе. Руками он обхватил ее талию, приподнимая Бонни над холодной горой металла, держа ее на весу. Губами он прижался к ее макушке, зарычал, покидая ее тело. Смауг пожалел несчастное существо, не рискнул оставлять в столь слабом теле собственное семя.
Неужели он стал столь чувствительным на старости лет? Жалеет добычу… Его холодное тело стало теплым, когда все закончилось, дракон еще долго прижимал истерзанную хоббитянку к своей груди. Она ведь хотела увидеть его величие, словно для этого момента берегла себя всю жизнь, должна быть благодарна, быть рада возможности… Испуг Смауг списал на неопытность, слезы – на страх, выпущенный на свет тем же недугом: девственностью, мешающей раскрыть истинные желания.
– Значит, Торин здесь, – совладав с собственной похотью, забыв о ней, вернувшись в прежнее состояние, спросил он, но не получил ответа. – Что же… Вовремя. Я успел проголодаться.
Услышав его, хоббитянка сжалась в комок, не смея отодвинуться от теплого тела дракона, заплакала, пряча всхлипы. Смауг осторожно погладил ее по спутанным светлым волосам, по спине, на которой нашел следы собственных когтей, по напряженной шее. Ее белая некогда кожа покрылась ссадинами и царапинами, холодное золото отпечаталось на ней, оставив свой след. Этот день, этот голос она запомнит надолго. Дракон улыбнулся, мягко сжимая подбородок девушки, поднимая ее лицо так, чтобы заплаканные голубые глаза смотрели ему в лицо.
– Я не собираюсь есть тебя, – произнес он успокаивающе, мягко, тихо. – Во всяком случае, не целиком, и не так, чтобы ты сгинула. Но гномы – дело другое. Либо я, либо они, – рассказал тот.
Заветный пиджак лежал слишком близко, но могучие руки дракона не выпускали девушку из своей хватки, кольцо все еще звало ее. Смауг гладил добычу по волосам, словно благодаря за минутную нежность, за позволенное ему воспоминание о бурной молодости, когда таких приключений с ним случалось немало. Бонни чувствовала, как боль пульсирует внутри, как растет, надеясь, что повреждения ее не смертельны, дракон же чувствовал, что смерть ее далеко.
Он заснет. Он обязательно заснет, разморенный движением, и Бонни поймает шанс убежать, выбраться из-под тяжелой руки дракона. Только сможет ли? Пытаясь пошевелить ногой, та поняла, что не может: нет сил. Страх не ушел, боль – тоже, а вот стыд присоединился к ним уже давно. Он давил сверху огромной каменной плитой, он пригвоздил ее к золотой куче, к холодеющему телу Смауга. Хоббитянке уже не хотелось никуда идти, не хотелось вставать, не хотелось плакать. Хоть бы этого не увидел Торин, хоть бы никто из гномов не узнал. Заснуть бы здесь и сейчас, и очнуться дома, точно никакого путешествия не было…
– Не плачь, – ласково произнес дракон, утирая слезу, бегущую по ее щеке. – Не плачь, ты достойна…