x x x
Сад цвел.
Эльфуши летали с ветки на ветку, с цветка на цветок. Смеялись Не боялись людей -- подпускали близко. Купались в пыльце.
Любили друг друга, прикрывшись прозрачными крыльями.
x x x
Юстин долго сидел на пригорке, невидимый. Смотрел, как дед бродит по двору -- наводит порядок... Что-то мастерит...
Камень, лежавший на Юстиновой душе всю зиму, стал немного легче.
Он вернулся в сад. Расчистил место, развел костер -- подальше от низко склоненных веток. Эльфуши не обращали никакого внимания ни на человека, ни на дым.
Тогда Юстин снял с шеи потускневшую монетку.
x x x
А кто предоставит страже беглого садовника Юстина, злодея и дезертира, тому положена награда -- сто монет -- за живого или мертвого.
x x x
"Как я скучала по тебе, -- скажет Анита. -- Каждый день, каждые полдня, каждые четверть дня... Мне казалось, что я больше никогда в жизни не буду счастлива".
"Я люблю тебя", -- скажет Юстин.
"Ты знаешь, что сегодня за ночь? -- спросит Анита. -- Ночь легкого воздуха, сегодня все ночные птицы поднимаются выше обычного, а нетопыри -до звезд... Кого этой ночью благословят эльфуши -- тоже сможет немножко полетать... Так рассказывают..."
Она будет говорить, а Юстин молчать. Ее волосы будут течь, как
время, сквозь его пальцы.
Ведь он так и так никогда не изменит Аните, даже в мыслях.
Эльфушей вокруг соберется больше, чем звезд, они слетятся тучей, завертятся в воздухе хороводом, зазвенят свое извечное "тили-тили", и легкий ветер пойдет от стрекозиных крыльев, от плащиков, вытканных пауками, от широких невесомых рукавов...
Люди, которые дают друг другу обет на веки вечные -- разве они не подобны тем, в чьих душах стоит флажок?
Он будет видеть ее лицо и россыпь звезд в траве; а потом он будет видеть ее лицо -- и россыпь светлячков в небе...
Ведь не чужому человеку он доверяет свою драгоценную свободу -любимому человеку! Единственно возможному, необходимому человеку...
Счастье взорвется в нем синими и желтыми огнями. Воздух будет, как молоко, и теплый ветер понесет мимо белые лепестки...
И запах весны поднимется, как зарево...
Десять лет в одиночестве, двадцать лет в одиночестве, тридцать лет в одиночестве и сожалении, потому что вот он костер и вот она монетка. И на этот раз все равно, упадет она орлом или решкой.
Много лет она будет ждать его по ту сторону костра. Ждать, пока он решится.
Много лет он будет молча смотреть в огонь.
Много лет он будет одинок, озлоблен и гоним, как волк, перед которым вдруг возникают в спасительной чаще -- красные шелковые флажки.
ЭПИЛОГ
Его все-таки поймали. Его везли в клетке, будто зверя; на него показывали пальцами -- он был страшен.
Им пугали детишек.
Его втихомолку жалели. О нем шептались, что он был добрый разбойник, благородный разбойник, и все, что силой отнял у алчных, отдавал потом слабым...
А он сидел, выпрямив спину, глядя поверх голов, будто ничего вокруг не замечал -- знаменитый Юс Садовник, двадцать с лишним лет бывший ночным повелителем страны, разбойник столь легендарный, что умные люди говорили не раз: никакого Юса Садовника нет, его давно убили, и с тех самых пор любой разбойничий атаман по традиции называется Юсом -- чтобы внушать страх...
И вот его поймали. Долго охотились, долго травили -- и выманили старого лиса из норы.
Клетка с разбойником приехала в столицу, окруженная утроенным против обычного конвоем. До последней минуты боялись побега -- ведь известно было, что Юс Садовник имеет волшебную возможность исчезать, будто пар.
Однако исчезнуть на этот раз ему не удалось. Клетка въехала во двор княжьего дворца; натянулись цепи, и закованного в колодки разбойника повели наверх -- показать князю.
Князь, седой уже и сгорбленный, сидел в высоком кресле с волчьими мордами на подлокотниках. При виде знаменитого разбойника встал, с какой-то даже торопливостью подошел поближе, всмотрелся -- и вдруг улыбнулся так широко, как давно уже не улыбался:
-- Покусай меня эльфуш, это действительно ты... Это он! Наконец-то!
Закованный разбойник смотрел на князя без страха и без почтения -внимательно, будто задал вопрос и теперь ждал ответа.
-- И за кем осталось последнее слово? -- с усмешкой спросил князь, останавливаясь прямо перед лицом Юса Садовника, благо тот, закованный, не мог причинить ему вреда.
-- Ты его чувствуешь? -- тихо спросил разбойник. -- Там, внутри? В душе? Каково тебе жить с ним -- легко?
Усмешка князя медленно померкла.
-- Легко, -- сказал он, жестко глядя разбойнику в глаза. -- Совсем не заметно. Я теперь думаю, что его вообще не было. Это было просто еще одно испытание, и ты -- струсил.
-- Ты думаешь? -- спросил Юс Садовник,
-- Тебя казнят завтра, -- сказал князь. -- Я выписал из-за моря палача -- такого, каких прежде у нас не бывало. Ты проживешь под пыткой часа три, не меньше. Мастер не позволит тебе потерять сознание.
-- Ушастый Звор не ошибся в своем выборе, -- сказал Юс Садовник.
-- Да, -- подтвердил князь. -- Не ошибся.
x x x
Утром его, закованного, посадили в позорную телегу и медленно-медленно повезли на рыночную площадь, где уже сооружен был специальный эшафот. Не просто помост с плахой или виселицей -- на этот раз площадку для казни строили по чертежам иноземного мастера, и местные палачи дивились хитроумным устройствам, до которых соотечественники приговоренного до сих пор не додумались.
Юстин ехал, прислонившись спиной к деревянному борту телеги. Смотрел назад; город уходил от него, будто уносимый отливом. Улицы соскальзывали в никуда. Толпы тянулись мимо -- и тоже соскальзывали. Юстин поразился, как много стало в городе людей. В давние времена все было не так.
На нем камнем лежали слова Арунаса: "Я теперь думаю, что его вообще не было. Это было просто еще одно испытание, и ты -- струсил".
Он был уверен, что Арунас не прав -- но жизнь соскальзывала с него, отступала, как вода, позади были годы лесной жизни и чужих смертей, впереди были три часа пыток -- и Юстин думал, что, может быть, он ошибся?