От этой мысли ему становилось плохо. Он следил, чтобы лицо его не выдало тоски -- ведь люди, которые пялят на узника глаза, решат, что он боится смерти. Боится иноземного палача, специально выписанного Арунасом из-за моря...
Случайно ли, что Арунас так ненавидит его?
Звор не стал бы выписывать заморского палача. Но, придумывая для Юстина казнь, Арунас не нарушает воли Звора. Красный шелковый флажок -- если он действительно есть в душе Арунаса -- не помешает ему присутствовать на казни...
Хватит ли у Юстина сил все три часа хранить мужество -- и не дать князю повода для злорадства?
Он сам выбрал свою судьбу. Но, может быть, его отчаянная воля к неприкосновенности собственной души -- всего лишь предрассудок? Вроде брезгливости к домохранцам?
Он мог бы стать князем... Он мог бы прожить счастливую жизнь рядом с любимой женщиной. Воспитать детей.
Толпа глядела на приговоренного разбойника со священным ужасом. Странная усмешка на покрытом шрамами лице вгоняла обывателей в дрожь.
Кое-кто защищался от его взгляда домашними оберегами.
Кое-кто вытирал слезы. Те, в чьей бесправной жизни не на что было надеяться, кроме как на помощь Благородного Юса...
Телега свернула. Дорога осталась позади; впереди простиралась площадь, а на ней -- помост, зрители и, конечно, Арунас на особом возвышении.
Цепи снова натянулись; Юстина втащили на помост, он увидел крепыша в красной накидке, с круглыми карими глазами, которые с нескрываемым любопытством глядели на узника сквозь прорези. Заморский мастер был польщен громкой славой своего клиента; радостно суетясь, он что-то объяснял благосклонно слушающему Арунасу, по очереди показывал инструменты, водил пальцем по своему животу, вдаваясь в анатомические подробности.
С Юстина сняли рубаху, растянули его руки в стороны, плашмя положили на деревянное колесо...
Он стоял перед белой, покрытой толстым слоем известки стеной. На стене был нарисован углем эшафот, палач, колесо -- и распятая на колесе обнаженная человеческая фигура.
Юстин вздрогнул. Увидел поверх рисунка на стене свою собственную тень, обернулся.
Полутьма. Небольшой зал. В центре его -- стол, на столе кувшины и бутылки, блюда, кубки. Огоньки свечей -- но какие-то тусклые, будто ночные бабочки. Два кресла.
За спинкой одного из них Юстин разглядел высокую фигуру, и сумрак вокруг нее сгущался, превращаясь в тьму.
-- Добро пожаловать, -- сказал Ос, Хозяин Колодцев. -- Как ни странно, эти три часа тебе приятнее будет провести со мной, чем с ними... Не так ли?
Юстин окинул быстрым взглядом рисунок на стене. Картинка чуть изменилась теперь -- палач взялся тешить князя искусством.
Юстин посмотрел на свои руки. На запястьях медленно бледнел след железа.
-- Прошу к столу, -- пригласил Ос, Хозяин Колодцев. -- Три часа пройдут, и ты отправишься в смерть, однако здесь, за этим столом, тебе будет проще думать о жизни... Ты ведь не побрезгуешь выпить со мной?
-- Нет, -- отозвался Юстин. -- Я благодарен.
-- Тебе не за что меня благодарить. Пей.
И они выпили.
-- Это правда, то, что он сказал? -- спросил Юстин. -- Красных шелковых флажков на самом деле не существует?
Ос усмехнулся:
-- Как ты думаешь... почему ты здесь, а не там?
-- Я был разбойником, -- сказал Юстин. -- На самом-то деле я сделал в своей жизни все, чтобы быть сейчас не за столом, а на площади. Я старался быть справедливым... но я убивал, потому что сказки о благородных разбойниках остаются сказками. Мои руки в крови.
-- Я знаю, -- кивнул Ос, Хозяин Колодцев. -- Поэтому ты умираешь.
-- Я щадил, -- возразил Юстин. -- Я убивал, но я и шадил тоже.
-- Я знаю, -- сказал Ос. -- Но всех жизней, которые ты спас, недостаточно для того, чтобы оказаться среди живых, а не на эшафоте.
-- Значит...
-- Пей.
Юстин отхлебнул; красный ручеек потерялся в густой разбойничьей бороде.
-- Она... жива?
-- Да. Но она далеко.
-- Она... счастлива?
Молчание.
-- Вы думаете... я был прав?
-- Пей, Юстин. У нас еще много времени. Целая вечность впереди.
x x x
Вечность.
Юстин отвык от вина. В бытность свою разбойником он пивал напитки покрепче.
Он от многого отвык.
Догорали тусклые свечи, похожие на ночных бабочек. Ос, Хозяин Колодцев, молчал, и Юстин молчал тоже. Это было глубоко понимающее, незыблемое, как небесный свод, молчание.
Далеко на площади -- и рядом, на белой стене -- искусный палач заканчивал свое действо над еще живыми останками человека.
Юстин пил, запрокидывая голову, у вина был вкус полыни пополам с диким медом. Хозяин Колодцев смотрел на маленькую тусклую монетку, видневшуюся из-за выреза рубашки.
Истекало время.
-- Чего бы ты хотел напоследок? -- спросил Хозяин Колодцев.
-- Увидеть, -- сказал Юстин. -- Только увидеть.
-- Смотри, -- сказал Ос.
Юстин обернулся.
Белой стены со страшным рисунком не было. Была трава; был туман, до половины заливший невысокие стволы яблонь.
Было лето. Был рассвет. И над землей вставало столько запахов, что каждый вздох становился аккордом.
Июнь.
Навстречу Юстину шла по траве девушка в светлом платье, босая, круглопятая, с русыми волосами до плеч. Юстин смотрел, ежесекундно боясь, что наваждение исчезнет; а она шла, шагала легко и уверенно, будто каждым своим шагом утверждая и это утро, и этот сад, и эту жизнь.
Она шла, вытянув вперед руки, сложенные лодочкой, и в ладонях у нее горкой лежали бело-розовые крупные черешни.
Юстин смотрел.
Девушка подошла совсем близко. Протянула черешни; он видел, как поблескивают глянцевые бока, отражая солнце, отражая Юстина -восемнадцатилетнего.
Он поднял глаза -- преодолевая страх, усмиряя надежду.
Девушка смотрела серьезно, без улыбки. По-доброму. Светло. И еще -Юстину показалось -- понимающе.
Она смотрела, склонив голову к плечу; ему так хотелось, чтобы она разомкнула губы.
-- Был ли я прав? -- спросил он шепотом.
Она печально улыбнулась.
И все померкло.