И вот, когда небо уже начало сереть, Юстин и Анита залегли в высокую граву среди спящих ромашек, поставили рядом фонарь с цветными стеклами, и Юстин протянул Аните манок -- хрупкую дудочку с вертушкой. Запах влажных трав поднимался до неба; Анита облизнула губы -- сердце у Юстина подпрыгнуло -- и подула; дудочка нежно заскулила, вертушка завертелась, издавая неповторимый эльфушачий звук, потому что в каждой лопасти была особая прорезь, и воздух, пробиваясь сквозь нее, по-особому свистел...
Анита манила и манила, и скоро к обычному шелесту утреннего ветра добавился необычный -- шелест прозрачных крыльев. Эльфушей было много, штук десять; они кружились над фонарем, над замершими в траве людьми, иногда соприкасались крыльями и чуть не падали, но выравнивались вновь. Юстин ждал, что они, как обычно, покружатся-покружатся, да и пойдут танцевать на цветах, сбивая росу; случилось иначе. Эльфуши, слетевшиеся на манок, впервые в жизни Юстина -- вернее, впервые с тех пор, как ему исполнилось восемь -заинтересовались людьми.
Небо светлело. Один большой изумрудно-зеленый эльфуш опустился Юстину на грудь. Юстин замер -- в эльфуше почти не было веса, но сапожки с подковками щекотали и царапали грудь. На голове у зеленого эльфуша был желтый обруч, вроде как кольцо с иголочками, а справа и слева от кольца острыми листочками топорщились уши. У эльфуша было белое лицо, почти человеческое, с длинными темными глазами, острым носом и маленьким розовым ртом. Юстин встретился с эльфушем взглядом -- и невольно перестал дышать; изумрудное существо взвилось над ним, растопырив руки и ноги, будто обхватив невидимый мыльный пузырь, и Юстин услышал будто издалека, будто из детства:
-- Тили-тили... Хор-роший. Тили-тили... Тесто -- хор-рошо...
Сразу два эльфуша, нежно воркуя "тили-тили", опустились Юсти-ну один на грудь, другой на живот. Юстин чуть не вскрикнул, попытался подняться, но три других летающих существа вились у его лица, обнажая в улыбке маленькие острые зубы; нежно-розовый эльфуш уже перекусывал нитки, на которых держались Юстиновы пуговицы, а кто-то еще перегрызал завязки штанов.
-- Тили-тили... -- заклинанием стелилось над травой. -Тили-тили-тили... Тессто, тессто...
Манок давно уже молчал. Эльфуши кружились над Анитой, высвобождая ее из одежды, а она не сопротивлялась, завороженно улыбалась. Ее платье, разобранное по частям, уже лежало рядом светлой лужицей, сразу пять поющих эльфушей подхватили подол ее рубашки и с натугой потащили вверх, а под рубашкой не было вообще ничего, кроме самой Аниты.
-- Тили-тили-тили-тили... Тессто, тессто...
От эльфушиного пения мутилось в голове и бежали мурашки по голой спине, голой до самых пяток.
Фонарик с цветными стеклами опрокинулся на бок и погас.
x x x
-- Ты... знал? Про эльфушей?
-- Не знал. .
Анита смеялась:
-- Зна-ал... Все знал...
Юстин обомлел:
-- А ты... знала?
-- Все знают, -- смеялась Анита, -- что эльфуши клюют на детей и на влюбленных... Я-то сразу все поняла, когда ты мне манок показал.
Юстин чувствовал себя очень красным, очень счастливым и очень глупым. Они лежали в сене, под навесом, и Аните пора было уходить, но она не могла, потому что небо заволокло тучами и собирался дождик.
-- Ты права, -- сказал Юстин, закрывая глаза. -- Тебя не обманешь... Конечно, я знал.
...Он чувствовал, как выступают на глазах слезы. Не от горя; Анитины губы были средоточием всей на свете нежности, у Юстина будто горячее солнце взорвалось внутри, он плыл, как в топленом молоке, и ничего, кроме Анитиных увлажнившихся глаз, не видел.
-- Тили-тили... -- еле слышно пели в ушах несуществующие голоса.
По навесу стучали капли, Юстин плавился в своем счастье, пребывал в своем счастье, в их общем, разделенном, оранжевом и синем, ярком солнечном счастье. Потом они долго лежали, убаюкивая друг друга, не было холодно, ни о чем не надо было беспокоиться, и закопченное Анитино стеклышко с отшлифованными краями лежало у Юстина на голом плече.
Потом он заснул.
x x x
Только месяц спустя после визита вербовщиков дед почувствовал в себе достаточно сил, чтобы выйти "в мир". Юстин отговаривал его, но дед был непреклонен: выстругал себе палку, обмотал ноги тряпками и пошел -- до ближайшего хутора, за новостями.
Вернулся на другой день -- прихрамывающий, но довольный.
Новостей и в самом деле оказалось выше крыши. Краснобрового свергли; говорят, сам он сгинул где-то в горах, сорвался с кручи, уходя от погони. Ушастый Звор вошел в княжью столицу, одним указом низложил всех княжьих советников, наместников и начальников и другим указом назначил своих -- и они разъехались по городам и поселкам, потрясая оружием и верительными грамотами, сопровождаемые многочисленной угрюмой стражей. Цены на хлеб подскочили втрое; народ на всякий случай затаился, прекратил всякую торговлю, спрятал все, что можно было уберечь -- до выяснения обстоятельств, пока не станет понятно, чего от новой власти ждать.
-- Теперь свободно можешь ходить, Юс, -- говорил дед, почесывая бороду. -- Ты теперь не дезертир. Ты теперь можешь хоть куда наняться, хоть где поселиться, нам-то с тобой конец Краснобрового -- в радость, ну его, кровопийцу...
Юстин отмалчивался. Умом понимал, что дед говорит о важном, но никак не мог заставить себя озаботиться свержением Краснобрового, подорожанием хлеба и новыми наместниками. Ему было даже обидно, что дед настолько поглощен пугающими и радостными новостями; ему даже страшновато было оттого, что его собственные мысли соотносились с дедовым рассказом, как небесные облака -- с псовой охотой в далеком лесу. Пугающе, шумно, кроваво -- но далеко внизу, подернуто дымкой, безразлично...
Все, что происходило в эти дни с ним и Анитой, казалось ему столь же значительным, как солнце и луна. Как небо и яблоки. Как жатва.
x x x
Они купались на отмели вдали от берега. Вместе грелись на плоском бородатом камне -- нагишом; это было прекрасно и мучительно. Мелкие ракушки впивались в бока; Анитины волосы вплетались в морскую траву.