– Кто эти «мы»?
– Те, кто потрудился подумать, что нас ожидает завтра. Молодежь. Нас немного, – ответила Рыся. – Но мы многое можем. У нас есть руки в самых верхах. Под самым троном. Но сейчас наше дело висит на волоске. И спасти его можешь ты.
– В самом деле?
– Знаешь, я уже привыкла к цинизму и недоверию. Да у меня самой они – вторая натура. Если не первая. Знаешь, как с Андреем пришлось говорить?
Ступнев хмыкнул и почему-то покраснел.
– Вот же прожженный циник был. Жизнь под откос, душа пропащая, топчу всех направо и налево, потому что все такие. Сейчас краснеешь, правда?
– Давай не будем обо мне!
– Хорошо, хорошо. Вправду, мы теряем время. Так вот, если ты согласен помочь нам, согласен помочь этой стране – сыграй свою роль. Они хотят, чтобы ты предстал главным террористом, так предстань им! Андрей объяснит тебе, что нужно говорить и делать.
– Всего-то? – спросил я.
– Ты не представляешь, насколько это много! Я понимаю: всё это для тебя, может, и выглядит не стоящим никакого доверия. Но прошу тебя – поверь. Я не могу объяснить тебе всего, но это важно, очень важно. Ты поможешь всем нам, очень! Пообещай, что поможешь, пожалуйста!
Я помедлил. Языки фальшивого пламени – подкрашенные бумажки – беззвучно трепетали в струях горячего воздуха. Где-то за спиной тихо заскулили. Наверное, собакам надоело сидеть в темноте.
– Конечно, – кивнул я, – конечно. Само собой, помочь стране. Кто же против этого. Я… – я поперхнулся, – я согласен, конечно.
– Обещаешь? Даешь мне слово? Ты ведь дрался за меня, ты ведь не обманешь, правда?
– Да. – Я поежился. Как-то всё это было нелепо и смешно и совсем, совсем мне не нравилось.
Но я всё-таки заставил себя посмотреть Рысе в глаза и сказал:
– Обещаю!
Голос мой, неожиданно громкий, эхом раскатился по комнате. Рыся вскочила, обняла меня – и поцеловала в губы.
Уже по пути обратно, в вагончике, перед тем как Ступнев нажал на красный рычаг, я сказал ему:
– Наверное, всё-таки это и был твой сценарий мозгодрания от начала до конца. Припугнуть, приласкать да и сделать из меня главного террориста при всемерном моем согласии. А ты не боишься, что вот сейчас привезешь меня в мою милую камеру, я там поваляюсь малость, посмотрю на милый пейзаж и расхочу становиться главным террористом?
– Да ради бога, – пожал плечами Ступнев.
ПАТРОН ВОСЬМОЙ:
ВАРЕВО
Людей приходило много. Новости о стычке с черно-пятнистыми разбежались, как блохи из горсти, обросли фантастическими подробностями, распухли, расплодились. Пошли слухи про американцев, высадивших в пуще десант, про непрерывные, уже неделю длящиеся бои в Городе, про переворот, про литовскую танковую бригаду в нарочанских лесах и «диких братьев». Говорили, армия восстала, президента свергает. А президентские воюют с милицией. Нет, наоборот, силовики с черно-пятнистыми восстали на президента, его нужно спасать, и всем дадут пенсии как партизанам войны.
На следующий после стычки день явилась половина мужчин города. Юнцов, норовивших протолкнуться вперед, брали за шиворот и велели идти играть в солдатики, пока молоко на губах не обсохнет. Приезжали из окрестных деревень на тракторах и грузовиках. Приезжали из соседних городов. База не вместила бы и десятой доли прибывших, да и Матвей Иванович, боясь, что его силы рассеются и разложатся в наплывшей массе, всех отправлял в Сергей-Мироновск.
Местную милицию и особистов поголовно заняли снабжением, размещением и проверкой прибывших. Принимали всех, но выдавали оружие и допускали на базу очень немногих, прежде всего – отставников, егерей и дезертиров. Особенно радовались роте контрактников седьмой дивизии. Рота дезертировала в полном составе, с оружием и бронетранспортерами. Контрактники сбежали, испугавшись арестов и слухов, и рассказали про концлагерь под Городом.
Заполонившая Сергей-Мироновск братия бурно негодовала, требовала немедленно выступать и опустошила все четыре универсальных магазина. На газонах стояли палатки, новоприбывших поселяли в сараи и гаражи, по приказу Матвея Ивановича город усеяли дощатыми сортирами, реквизировали всё продовольствие со складов и зерно с элеватора. Директор местного хлебозавода под дулом автомата вернул с собственного подворья и, руководя ошалелыми своими подчиненными, за одну ночь установил и отладил так и не украденную финскую пекарную линию. Горожане сразу сошлись во мнении, что такого вкусного хлеба никогда не ели.
Всех прибывших кормили и даже поили бесплатно. Но беспорядков, своеволия и драк не терпели. Всю милицию плюс взвод контрактников-дезертиров сразу определили в силы поддержки порядка. Агрессивно пьяных и забияк не били, а, по возможности, без членовредительства выкидывали из города и предупреждали: если еще раз покажут нос – останутся без зубов. Мародерство и грабежи пресекались беспощадно: двоих недорослей, отнявших у торговки окорок, судили прямо на площади, при большом стечении народа. Им предложили съесть украденное целиком – раз они, по их словам, мучались голодом и потому украли. Недоросли ели, пока их не стало тошнить, а потом им, под хохот и сальные шуточки собравшихся, стянув штаны, начали заталкивать рубленый бекон в задницу. Затем беднягам напихали в штаны ядовитой молодой крапивы и погнали из города.
Повариться в собственном соку, познакомиться разномастной, полутрезвой и осмотрительно бесшабашной братии, более всего напоминавшей посполитое ополчение времен Потопа, дали сутки. Новоприбывших определяли к довольствию и занимали работами по устройству жилья, никак не отвечая на вопросы касательно революционного будущего. Кто копать ямы для нужников не соглашался – тех отправляли восвояси, но без скандала, объясняя, что дисциплина превыше всего, и всякий военный успех начинается с работы лопатой. Впрочем, артачившихся оказалось немного, в основном молодежь.
Управляться со всеми сомнительно совершеннолетними Матвей Иванович поставил Диму. Тот, похожий на помесь Сесила Родса с тонтон-макутом, не расстающийся с сигарой и черными очками, с кобурой под мышкой и парой каменных «эскадрерос» за плечами, вызывал священный трепет. Юнцы, протестующие против недопущения их в революцию, немели, глядя на него, и безропотно отправлялись восвояси. Правда, когда отправленных скопилось с полсотни, среди них нашлась пара активистов, и толпа обиженных пришла на площадь перед градоуправлением требовать справедливости. Дима встретил их спокойно и, не отвечая на выкрики, велел построиться. Негромко, вполголоса. Один из активистов протолкался вперед и открыл рот – но как раз в этот момент Сергей, вздувая жилы на шее, заорал по-старшински страшно, нечленораздельно, проревел тем особым, вбитым в учебке голосом, доходящим сквозь кожу и кость прямо до мозжечка:
– Строй-сс-сяяяя!!
Толпа испуганно притихла и, толкаясь и спотыкаясь, попыталась превратиться в шеренгу.
– Хорошо, – сказал Дима негромко. – Хорошо. Значит, хотите воевать?
Шеренга нестройно закивала.
– А вы знаете, где у автомата приклад?
– Мы узнаем! – с вызовом выкрикнул активист, бицепсастый парень лет семнадцати в майке и с татуировкой на плече.
– Да, – кивнул Дима равнодушно. – Узнаете. И научитесь. Конечно. Скажу больше – вояки из вас получатся лучшие, чем из большей части здешней пропитой, заскорузлой публики.
Шеренга одобрительно загудела.
– Но, – Дима выпустил колечко дыма, – нам сейчас нужен не учебный материал, пусть и хороший. Сегодня нам солдаты нужны. Те, кто уже знает и умеет. Вы умеете? Повторяю вопрос: вы умеете?
– Атвеечать!! – рявкнул Сергей.
– Нет, – сознался татуированный активист.
– Хорошо, – сказал Дима. – Здесь остается тренировочная база. Думаю, за две недели вас натаскают. Кроме того, кому-то нужно будет поддерживать порядок, потому что милиция почти вся пойдет с нами. Понятно? Хорошо. Разойтись!
Когда толпа разбрелась, Павел покачал головой:
– С ними будут проблемы.