Адриан любит притворяться простолюдином и втираться к ним в доверие. Он бессмертен. Должен же он как-то развлекаться. Рожденный от богини и вампира, он вынужден быть отдаленным от этого мира. Полувампир и полубог. Невозможно не бояться эту тварь.
В отличие от многих вампиров он не боялся солнца, святая вода его никак не ранит, ибо его мать — Эмили, является богиней жизни. Прожив сто семнадцать лет, он всем сердцем возненавидел людей. Эгоистичные, жадные и алчные. Совершенно не такие, как их описывали в Библии. Да, Эмили читала своему сыну Библию. До тринадцати лет он жил вместе с матерью и отцом в небольшом городе богов. Но его отца убил бог войны, и собирался убить его самого, но мать открыла ему поход в мир людей, тем самым даруя ему спасение.
Он редко об этом вспоминал, но эта девушка порождает в его памяти воспоминания. Его это бесит.
Увидев, что её дыхание восстановилось, он резко перекинул её через плечо, не заботясь о том, чтоб ей было удобно.
— Ты расстроила меня, милая, — притворно жалостливо заметил он, театрально всхлипнув.
Маринетт промолчала, скорчив гримасу боли, которую она скоро испытает на себе.
— Ты ужасен, — пискнула она, едва сдерживая слезы.
Она винила себя, что предательские слезы наворачиваются на глаза. Сегодня её гордость и сила духа дала слабину.
— Я знаю это, и хочу испробовать ужасные вещи на тебе, — хмыкнув, он направился к дому, предвкушая увлекательное зрелище.
А кровь Маринетт, оставшаяся на траве, своим сладким ароматом привлекала других вампиров, но никто об этом пока не догадывался…
========== Выкрал деву из отчего дома ==========
Год назад
Отец Маринетт фермер. Их многодетная семья расположилась на небольшом горном склоне, в относительном отдалении от деревушки.
Из небольшого, но уютного дома доносились крики отца, утробное рычание пса, шлепки по щекам от пощёчин и жалобные писки девчонки, более походившие на мяуканье больного котенка.
— Тупая, развратная девка! Я же сказал тебе покормить свиней. Опять ходила к этому бездельнику, поющему частушки, Луке?! — Томас занёс руку над головой, чтобы отвесить дочери смачный подзатыльник, но его рука оказалось перехваченной. Он обернулся, и черты его лица сгладились, а тон налился значительной мягкостью: — Чего тебе, жена?
— Батюшки… не бей так свою родную кровушку в доме и не ругай. Она провинилась пред тобой, но прости ты ее, и прощен Богом тоже будешь.
Лицо Тома исказилось гримасой ненависти, когда речь зашла о дочери.
— Вот как?! То есть я должен прощать ей блуд?
Он всем корпусом наклонился к заплаканному лицу Маринетт и со всей силой ударил ее по щекам, размазывая соленые капельки по лицу.
— Ах! — женщина с болью схватилась за сердце и перекрестилась. — Не надо, только не при мне.
— Папа! Папочка! Сжальтесь!.. — взвизгнула Мари, будто свинья, над которой занесли топор, и пала ниц, намереваясь вымолить прощение. — Клянусь, он меня не трогал! Он пел мне стихи, частушки, мы водили хоровод с другими ребятами, ничего больше. Честное слово, отец, я не стала бы врать вам.
Басистый, нехороший смех отца разнёсся по комнате с узким потолком, словно гром перед мощным ливнем.
— Неужели? И почему я должен тебе верить?!
— Но как же… я же ваша дочь…
Дрожа и захлебываясь слезами, лепетала Маринетт. Каждый удар она сносила с монашеским смирением. Терпела и прощала отцу все. Не осуждала и не жаловалась, но сегодня, неосмысленно и в упор смотря в пол, она позволила себе мысль — такую грешную мысль! То, что происходит — неправильно. Отец не хочет верить ей, но отчего же? Она говорит правду! Ее рот не выдал ни единого сквернословия, пустословия и уж тем более откровенного вранья!..
Мать забилась в уголке и сотрясалась от бесшумных рыданий. Глава семьи не побрезговал и здесь выставить во всем виноватой Маринетт. Он грубо схватил ее за воротничок лёгкого платья и кинул в ноги матери.
— Смотри, что ты сотворила с матушкой, бесстыдная девчонка?! — в полумраке комнаты его очи сверкнули охотничьим злорадством.
— В чем вина моя, о-отец? — В носу набухали жидкие сопли и девушка утерла их рукавом. — Я никак не пойму…
— Вот как! Не поймёшь?!
Резкость движений Тома Дюпена, его нервозность, неадекватная и нездоровая реакция — все это следствие недоверия, которое в конечном итоге вылилось в истерику.
Семнадцать лет назад назад Сабина Чен была одной из самых желанных молодых красавиц небольшого города NN, в котором они проживали ранее. Дворяне устраивают балы, маскарады и пиры, а обычные мужики похмельные посиделки, нередко заканчивающиеся драками, разбитыми носами или чего похлеще.
На одном из таких вечеров женщину обесчестили. Том узнал только на следующие утро, найдя жену в опале проклинающую кого-то и просящую Бога простить ее за это. Он спросил, что случилось, и она, извиняясь непонятно за что, просила защитить ее. Он так и сделал.
Того мужлана так и не нашли, но чета Дюпен-Чен перекочевала на телеге в другое, более уединённое местечко. Спустя полгода давний друг, заехавший погостить, передал, что тот скончался от тифа. Проклятия женщины, жаждевшей мести долетели до него, карма ли возымела такую силу — никому знать не дано.
Тем не менее, негодяй получил по заслугам. Сабина уже тогда носила в своем чреве Маринетт. Томас каждую ночь проводил в объятиях жены и он не мог знать наверняка — его дочь хорошенькая малышка с иссиня-черными волосами или нет.
Поначалу он верил, что Маринетт — его кровинка. Такая же бойкая, упрямая, прямолинейная. Она уже в три года демонстрировала свой характер.
Но ее глаза. Ах, эти проклятые глаза, которые иной раз хотелось вырезать из глазниц! Они имели чистый, кристалльно-голубой оттенок. У Сабин таких не было, и у него тоже. И ни у кого из предков. А у того мерзавца они были точно такими же.
Сомнения снедали фермера изнутри, образуя огромную зияющую пропасть в душе. Вопрос необходимо было разрешить.