— Я хочу знать, что там написано. Переведи мне. Что там написано?! — пронзительно закричала она. — Что?
В глазах Клода появилась боль — то, чего Роми могла ожидать от него меньше всего. И ей вдруг стало все равно. Главным было, что этот мужчина, такой близкий и чужой одновременно, жалеет ее и что сейчас она надежно защищена его объятиями.
— Там написано: «Убирайся домой, дочь шлюхи!» — процедил он почти сквозь плотно стиснутые зубы.
— О нет! — вырвалось у Роми. Ее затрясло. — Дождь… Пойдем в дом, — пробормотала она.
— Нет, — сказал Клод, удерживая ее. — Ты пойдешь ко мне домой. В мой замок!
— Зачем? — испуганно спросила она. В новом своем качестве, нежный и чуткий, Клод пугал ее не меньше, чем раньше. Пугал и… завораживал. Сейчас он мог вить из нее веревки. Роми попыталась вырваться, но длинные твердые пальцы не отпускали ее. — Клод, пожалуйста!
— Я не могу бросить тебя, — сказал он резко. — И я не хочу, чтобы ты оставалась здесь.
Роми окаменела.
— Ты думаешь, меня может подстерегать какая‑то опасность?..
— Я не знаю, что тут можно думать, но рисковать тобой я не желаю. Бога ради, пойдем скорее ко мне, пока ты совсем не окоченела. Через эту крышу в час проливается доброе ведро воды, поэтому ты пойдешь ко мне, хочется тебе этого или нет! Понятно?
Роми вдруг и в самом деле ощутила себя слишком несчастной и бессильной, чтобы спорить с ним.
— В чем ты сейчас нуждаешься, так это в тепле, — сказал Клод нежно.
Роми подняла глаза и невольно сжалась. Если его мокрая от дождя рубашка просвечивала насквозь, то, что должно было твориться с материей ее тонкой светлой блузки, прилипшей к груди!
— Клод! — жалобно всхлипнула она. — Мне не по себе оттого, что здесь есть кто‑то, кто желает причинить мне зло. А потом, как это ни ужасно, я начинаю приходить к заключению, что моя мать, возможно, и в самом деле… лгунья!
— Этого‑то я и боялся… Того, что рано или поздно ты откроешь для себя эту правду.
— Ты как будто догадывался, что она не с отцом, а поэтому ждал меня за дверью телефонной будки?
— Я весьма неплохо знаю ее, чтобы понять, что она может обмануть и тебя, — нехотя ответил он.
Слезы заструились по щекам, мешаясь с дождем.
— Как это больно, — прошептала девушка со слезами в голосе. — Я так верила ей, Клод. Я ведь сказала ей, что не смогу оставить папу надолго. Я накупила продуктов и наготовила ему еды на неделю или около того, а потом должна была приехать мать и остаться с ним, пока я буду находиться здесь. Она и заявила, что находится с ним, когда звонила сюда сразу после приезда. София ведь знала, что он не в состоянии самостоятельно обслуживать себя. Как она могла так жестоко поступить по отношению к нему?!
Не выдержав силы отчаяния, Роми разразилась потоком слез и прижалась щекой к его щеке. Клод обнял ее еще крепче. Тела их, казалось, слились воедино.
Боже, как я хочу, чтобы он никогда не выпускал меня из своих объятий! — с отчаянием подумала Роми. Пусть вечно он обнимает меня!..
12
Они стояли в полутемном холле замка. Клод поцеловал ее мокрые волосы и прошептал: — Ты заболеешь, милая, если будешь и дальше стоять здесь в этой мокрой одежде. Тебе надо переодеться… Пойдем наверх, там тепло и сухо.
От одной мысли о том, что ей придется снимать одежду в одном помещении с ним, Роми бросило в жар.
— Ты сам весь мокрый, — смущенно улыбнувшись, прошептала она. — Смотри, мы залили водой весь холл. Ты не боишься, что твои расходы на реконструкцию замка сильно возрастут?
— Опять твои шуточки! Ничего, на этот раз не убежишь! — произнес он решительно.
— Убегу? Не понимаю…
Голос Роми звучал удивительно тихо, и вообще, все вокруг происходило, как в замедленной съемке. Пальцы Клода коснулись влажного воротничка ее блузки, расстегнули одну пуговку, другую… С губ девушки слетел стон желания.
— Нам нужно обсушиться, — хрипло промолвил он.
Нет, подумала она. Хочу оставаться здесь, с тобой! Но в то же время, как будто вовсе не ее голос ответил:
— Да!..
Клод вздрогнул. Ему, наверное, было холодно, и, несмотря на это, он хотел разъединить их тела. Жестокий! Руки Роми непроизвольно впились еще крепче в его мокрую рубашку. Она прижалась плотнее к его телу и изумленно расширила глаза, почувствовав прикосновение чего‑то твердого к ее животу, — явное свидетельство того, что он возбужден. Как и она, впрочем.
— Я не хочу, чтобы ты простудилась, — прошептал он, однако, не двигаясь с места.
Тогда согрей меня, сверкнула в ее сознании мысль, но с губ слетело лишь: