«Что ж, — подумал король, — может быть, в Тарантии и Танасуле кто-то из этих придворных невежд и прочтет хоть часть из него и, прочтя, может быть, поймет, что же такое пуща, в конце концов. Хотя вряд ли».
Майлдаф и барон Полагмар, проведшие в лесах всю жизнь, конечно чурались незнакомых в северном бору причудливых и гигантских форм жизни, но само присутствие в пространстве, где видимость ограничивается расстоянием до ближайшего дерева, их не тяготила.
С жителями океана и побережья предстояли хлопоты: матросы то и дело озирались, ожидая, когда же наконец им откроется привычный простор. Минет еще немало дней, пока они избавятся от ощущения духоты, мешающего не столько дыханию, сколько сознанию. Впрочем, прелый, затхлый и застоявшийся воздух чащи действительно никак не мог сравниться с суровой свежестью открытого моря.
Речка, оставаясь все такой же узкой, делала излучину за излучиной, так что большинство присутствующих уже не понимали, по какую сторону — на север или на юг — от устья их занесло, и насколько далеко от берега увел их этот путь.
По-прежнему двигались они по удивительно прозрачной воде, наблюдая в десяти локтях под собой красноватое песчаное дно, где, уцепившись за грунт и трещины в камнях, колыхались кусты водорослей. Мелкие рыбешки с быстротой и торопливостью воробьев сновали туда-сюда, порская плавниками. Крупной рыбой воды не изобиловали, но время от времени можно было заметить пару-тройку достаточно больших, для того чтобы оказаться запеченными в золе костра.
Лес до поры не открывал своих секретов. Все так же по обоим берегам тянулась непроницаемая стена из переплетения веток, листьев, стволов и лиан, дополненная густым подлеском. Кроме непрерывной птичьей перепалки, самих участников коей видно не было, чаща не тревожила пи единым звуком. Казалось, до ближайшего населенного места тысячи и тысячи лиг вот таких же зарослей.
Но так казалось новичку. Конан сразу нашел то, что ожидал найти и чего не без оснований опасался. На реке — ни на берегу, ни в самом потоке — не отыскалось пока ни единого упавшего ствола, сгнившего бревна или даже крупного сука, что было вполне обычным не то что для пущи, но и для любого лесного водотока. Также не мог король, как ни пытался, обнаружить ни единой звериной тропы к водопою. Мало того, отсутствовали любые сколь-нибудь примечательные местечки, за которые мог бы зацепиться взор. Ни камня, вроде того, на какой они высадились близ устья, ни отмели, ни мыска, ни заводи — будто бы кто-то тщательно убрал все это, позволив дикому лесу беспрепятственно самому устроить берега так, как ему взбредет.
За два года царствования киммериец не терял времени даром. Помимо обычных и необходимых государственных дел вроде искоренения заговоров, вершения судов, издания указов и обнародования повелений, а также пиров, приемов, возлияний, отношений с женщинами и непременных удивительных приключений, Конан успевал уделять время беседам с людьми, знающими что-нибудь интересное о жизни и могущими без подобострастия, лести и боязни говорить с королем-варваром.
Таковых сыскалось немного, но они были. Прежде всего появлявшийся в Тарантии наездами Евсевий, коротышка-канцлер Публий, пуантенцы Просперо и Троцеро да еще несколько человек. С ними — с каждым о разном — король мог говорить, не стесняясь (впрочем, таковое чувство было королю почти неизвестно) и не беспокоясь о дурных последствиях разговора.
Евсевию интересно было просто рассказать о каком-нибудь примечательном кусочке своей собственной биографии. Импозантный бородатый мудрец сей момент извлекал из поведанного какой-нибудь моральный урок и во всем отыскивал смысл. Вот и когда Конан описал ему грандиозные каменные сооружения — террасы, плиты, ступени, стены, башни и статуи к северу от Вилайет, покинутые в неведомые времена хозяевами, тарантиец заметил, что в таких местах люди ощущают то, что называется «веет холодом», даже если стоит жаркий полдень. Происходит так потому, толковал ученый, что мир жизни не в силах справиться с этим нагромождением мертвого камня, ничего уже не значащим ни для кого за давностью лет и забвением. А раз так, то вся кажущаяся грандиозность мигом теряет лицо, оборачиваясь пятном пустоты, будто дырой в ткани мира. Из этой-то дыры и исходит тот холод неосознанной боязни и отчуждения, что чувствуют люди, ибо человек привык бытовать среди имен и вещей, а не в пустоте.
Разумеется, Конан не мог воспроизвести в точности все, что наговорил Евсевий в ту ненастную осеннюю ночь, но общую суть рассуждения Конан не потерял, и вот теперь память услужливо подала ему нужное сравнение.
«И тогда, близ Вилайет, эта дыра в пустоту была сделана людьми, — подумалось королю. — Почему бы и сейчас не случиться тому же?»
Король правил рулем на головном вельбере. Перед ним ритмично, без видимых усилий работал плечами, руками и туловищем Майлдаф, бывший загребным. Судя по солнцу и времени суток, ныне они шли на полночь и восход, более отклоняясь в сторону полуночи. Странно ухоженный берег продолжал беспокоить Конана.
«Ну не может же быть так без конца? — решил он. — Скоро нам покажут нечто занятное. Знать бы только, за каким поворотом это возникнет!»
В ожидании король с пущим вниманием старался перед каждой излучиной обшарить взглядом берег, но покуда лес молчал.
Между тем время шло, а ведь у многих с утра во рту не было маковой росинки, а кроме чистейшей воды, которую можно было черпать прямо из-за борта, никаких иных съестных припасов, кроме бочонка сухарей, полагавшегося на всякий случай на каждом вельбере, у них не было ничего. Озабоченный таким неприятным обстоятельством Деггу подумал, что недурно будет узнать у короля, когда же представится возможность утолить голод более основательно.
— Мой король, — позвал он, высовываясь из-за плеча Бриана. — А что мы будем есть вечером?
— Свои сапоги, — серьезно ответил Конан. — Стойте! — приказал он коротко. — Подождем вторую лодку, и я кое-что скажу.
Серхио тоже велел убавить ход. Его вельбер подошел к королевскому борт в борт. Сцепившись веслами с прилегающих друг к другу бортов, гребцы удерживали лодки на месте, лениво шевеля веслами другого борта.
— Деггу тут поинтересовался насчет еды, — начал король.
Ответом ему были ухмылки и сдержанный смех: хохотать громко было бы ужасной беспечностью. Но пристрастие Деггу к обильным трапезам было общеизвестно.
— И поступил справедливо, — жестко продолжил киммериец, заставив всех примолкнуть. — Добыть еду здесь можно несколькими способами: рыбной ловлей, охотой, сбором всяких корней и плодов и грабежом. Нам доступен только третий способ, и вот почему. Соваться к пиктам сейчас нельзя, и так будет еще лиг сто вверх по течению. Это, я думаю, всем понятно. На берег сейчас тоже нельзя: эта река непростая. Скоро узнаем почему. Пока могу только сказать: зверя здесь нет. А теперь — вперед! Когда нужно будет приостановиться или наоборот, я дам знак.
С тем лодки расцепились и продолжили путь в прежнем порядке. Спорить с королем не стал никто, только даже короткие разговоры из нескольких реплик, ведомые приглушенным голосом, прекратились: все принялись внимательно следить за окружением, стараясь заметить нечто, подтверждающее слова Конана. Но лес не спешил говорить с каждым. У этой чащи тайны надо было выпытывать, а умел это далеко не всякий.
Они прошли еще около лиги, когда откуда-то справа послышалось вроде бы журчание. Впереди, локтях в пятидесяти, русло снова делало поворот, при этом довольно резкий.
— Теперь будьте готовы ко всему, — обнадежил команду своего вельбера король. — За поворотом будет нечто интересное.
Подняв вверх руку и делая слабое отталкивающее движение назад, Конан приказал второму вельберу идти потише. Медленно, словно большой краб, перебирая клешнями-веслами, королевский вельбер пополз к излучине.