Вот она — его названная сестрёнка. Не настолько сильно изменившаяся внешне и внутренне за последнее время как он сам. Но очень красивая. Отросшие красные волосы с развевающимися на ветру белоснежными кончиками. Бледное лицо в ярких веснушках. Одежды цвета багряного осеннего кленового листа. И тёмные оранжевые глаза, на дне которых ему видна искорка жизни.
…Лисичка.
— Кар! — раздражающе закричал ворон и перебрал лапками с острыми когтями на насесте, чтобы передвинуться подальше от огненной девушки.
— Можно я поглажу твою птицу? — попросила она.
…Моя Лисичка.
— Не думаю, что Друг был против.
Нежная рука с тонкими длинными изящными пальцами потянулась к ворону, но тот ухватил клювом кожу ладони и отпустил. Просто предупреждение, но девушка вскрикнула и другой рукой обиженно погладила ущипленное место.
— Эта птица никого не любит кроме тебя! — пожаловалась она.
Очень эмоциональная фраза. Но он испытал привычные сомнения в искренности интонаций. С одной стороны, ему хотелось понять, действительно ли она сохранила себя, или же покорно следовала его наставлениям, словно тщательно вымуштрованный солдат.
Быть может и не стоило знать?
Она ведь нравилась ему такой, какой была. Здесь и сейчас.
— Это не просто птица. Это Друг, — пальцы мужчины с нежностью погладили ворона по жёстким чёрным крыльям.
Во всём мире он доверял лишь двум существам, и они сейчас находились возле него. Только им дозволено было знать его настоящего. Для остальных он — Пророк. Холодный, ледяной, непонятный, но чьим словам беспрекословно подчинялись все Владыки и всё жречество Поднебесья. Ибо он представлялся им всеведущим. Для них он — Судьба и Время, принявшие материальный облик, запертые в человеческом существе…
До сих пор не желающим отдавать им всё тело.
Ворон — единственное тёмное пятно в комнате. А Лисичка — яркое. Вся остальная комната облачного замка белая. Как и его одежды. И волосы. И душа.
— Пророк, ты должен прочитать заклинание. Только так можно усилить Грань и не допустить разрыва!
Глаза юного послушника были полны отчаяния. Чувства переполняли его и изливались наружу. Вокруг разливалась неприятная аура беспокойства и волнения. Пророку хотелось оказаться как можно дальше от этого мальчишки, разрушающего привычную атмосферу равновесия… Но не получалось. Тот поспевал за его стремительными шагами и умоляюще повторял одно и тоже.
Пророка же занимали и иные мысли — почему книгу Тайны, согласно его велению, принёс взволнованный послушник, а не Верховный Жрец?
Оба размышления показались ненужными, и Пророк безжалостно отбросил их прочь.
…Как и третье. Неприятное и возникшее из-за сказанного послушником «должен». Никто уже очень давно не произносил в отношении него этого слова. Только он сам…
Постоянно.
Неужели силы настолько рассредоточились из-за его желания быть обычным человеком, что он пропустил столь глобальное вмешательство? Разве мог истинный Пророк допустить разрыв, а, следовательно, и вероятную гибель мироздания?
Он чувствовал и понимал, что этот беспокойный мальчишка нёс правду. И оттого намеревался сделать всё, чтобы сохранить сущее.
…Но предусмотреть трагедию — вот основная обязанность Пророка! Не доводить ситуацию до борьбы! Не допустить вероятность!
Ведомый собственными желаниями, он не исполнил основной долг. Оставалось лишь уменьшать последствия насколько возможно. Любой ценой.
«Ты должен», — мысленно произнёс он.
Высокий арочный мост между двумя небесными островами следовало перейти крайне быстро, иначе бы они не поспели к месту истончения своевременно. Пророк впервые за очень много лет побежал, удивляясь, что его тело не только оказалось ещё способно на это, но и легко выдерживало нагрузку… Можно было бы поступить и иначе. Он мог замедлить ход времени и неторопливо пройти вперёд размеренным шагом, как и полагалось бы, но все силы следовало собрать для иного.
Пожиратели мироздания не должны попасть в его мир!
Грань обязана остаться целой.
Послушник запыхался и отстал. Пророк, чьё дыхание не сбилось, в недовольстве вынужденно остановился и даже вернулся немного назад, дабы выхватить крошечный томик из слабых детских рук. Обложка книги оказалась изрезана каким-то оружием так, что буквы на ней стали почти не видны. Да и сама кожа оплётки была настолько стара, что хрустела под пальцами словно засохший тонкий лист дерева.