– Янис, не отпускай, – взмолилась водница, за руки хозяина цепляется, плачет, воет от боли великой, от страха ледяного. – Не хочу уходить в царство навье, пожалуйста, удержи!
– Тихо-тихо, – ласково воркует озеро, волосы мокрые отводя, по щеке Аглаю гладя, силы в себе последние собирая. – Не отпущу, не думай. Теперь смотри на меня, в глаза прямо, голос мой слушай.
Чаровник, в доспех плотный облаченный, легко в воду вошел, скрылся под темной поверхностью. Кончик копья еще показался да булькнул глубже. Янис краем сознания чувствует присутствие стража младшего, словно игла раскаленная его воду рассекает, мешается. Вокруг ключи да мавки сгрудились, с ужасом смотрят, в глазах огни отражаются, слезы льют. Жалко им сестрицу, страшно за нее, за себя страшно. Не водилось никогда в озере никого опаснее для духов водных сома столетнего, древнего. Корягой на дне притворялся, гонял молодежь, что с ним шутила. Здесь же хищник кровавый побывал, плотью себя потешил да сгинул незаметно.
Не думает Янис об этом, осторожно трогает края рваные, окровавленные, силу копит, в руки сводит. Тяжело черпается, почти все израсходовал озеро, да только не может отпустить своих духов просто так, упрямится. Засветились пальцы легонько, теплом окутались. Лицо Аглаи расслабилось, спокойным стало. Боль уходила, в сон мавку клонило. Голос Яниса сквозь толщу водную словно до сознания доходил.
– Не спи, смотри на меня, – приказал озеро, легонько девушку встряхивая, моргать заставляя, взгляд мутный фокусировать.
Тяжко ему самому, больно. Высасывает из него силы последние, жизненные, выкручивает, жилы вытягивает, выжигает внутренности, в пепел обращает. Аглая вздохнула глубже, разорванное смыкаться стало. Неохотнее кровь потекла, свернулась, послушалась. Рана побледнела, стала затягиваться молочным туманом, солнечным сполохам на пальцах Янисъярви подчиняясь. Стоят, не дышат кругом мавки да ключики, ручей дозорным дно обходит, слои воды перебирая, выискивая, кто напал на Аглаю, да только не слышит уже озеро ничего. Сосредоточился, сознание едва не теряя, помог мавке, залечил рану да сам на траву повалился, поймать не успели, скатился, сполз в воду прозрачную у самого берега без движенья, без дыхания. Колокольчик к хозяину бросился, перевернул, поднял да так и обомлел.
– Чаро! – заорал ключ, горло надсаживая, волны рождая.
Зарябила поверхность, забурлила, пузырями пошла. Чаровник вынырнул, сияет-переливается в полумраке сумеречном. Щелкнул шлем сплошной, забрало приподнялось, раскололось, показало в узкой пройме крестообразной глаза настороженные, губы плотно сжатые.
– Он не дышит, – удерживал голову озера над водой ключик, хоть и не могла вода та самая повредить. – Что делать?
– Ирро! – громким низким голосом, с журчанием, с яростными перекатами позвал, приказал Чаровник, копье хрустальное поднимая.
Отозвался лес глухим стоном, откликнулся ветер порывом, ответила вода свечением. Кончик копья второго показался на глубине, выше поднимается, светится – грядет второй страж-ручей в доспехе полном. Подземными течениями прошел, миновал стены, заклятия, запреты хозяйские, на зов побратима явившись.
– Что случилось? – Игривый, ручей второй после Чаровника, блондин яркий, со ртом улыбчивым, глазами ясными, смешливыми, шлем снял, озирается удивленно.
Плывет по ряске кровь мавкина, сворачивается кольцами-тиной зеленой, лежит Аглая без сознания, а рядом хозяин озерный на руках ключика Колокольчика. Чаро встревоженный, с копьем наготове. Картина непонятная, странная, разуму не поддающаяся.
– Присмотри за берегом, – Чаровник велел, убрал наручи да перчатки жесткие с гранями-плавниками режущими, копье сверкнуло и исчезло, только искры мигнули, в огоньках отозвались.
Легко поднял на руки, прижал крепко хозяина озерного, одеянье длиннополое на кулак намотал, перехватил, чтоб в ногах не путалось, идти не мешало, не стреножило.
– Вернусь, расскажу. Тварь тут странная, неведомая, не заметил, не нашел ее. Будь осторожнее.
Игривый хоть и был известен нравом веселым, шаловливым, до игр охочим, кивнул серьезно, угрозу приняв, лицо шлемом прикрыл, пяткой копья о камень ближайший стукнул. Звон стеклянный над озером пошел. Отражается волна звуковая, к пославшему возвращается, сведенья приносит. Где жаба затаилась большая, где заяц присел под кустом.
Колокольчик с Хрусталем, ключиком младшим, братом родным, из одной жилы земной бившим, Аглаю осторожно на дно утянули, в колыбель плетенную из водорослей, ряски и тины устроили, одеялом зеленым, травяным прикрыли, окружили чистой водицей прохладной. Мавки оставшиеся следом на глубину ушли, Верена последней, тревожно оглядываясь. Ирро кивнул ободряюще, головой покачал, обещая, убеждая, что не тронут их больше. Сам озирается, к звону прислушивается, пульсирует копье, подрагивает в руке в металл закованной.
Чаро к дому подступился, гадая, прикидывая, пропустит ли его жилище хозяина, коль гневался на него Янис. Да только дом живой, разумный, уловил-почуял, что плохо озеру лесному. Воду расступил, ступеньки поднял, перламутром подсветил, дорогу указал. Дверь сам отворил бесшумно в горницу да в опочивальню. Светильники колдовские приглушил, окно затянул матовым жемчугом. Уложил Чаровник Яниса на простыни прохладные, отступил доспех снять. Пока чешуя сползала, исчезала, оставляя ручей нагим, как встретился он озеру, рассматривал Чаро Янисъярви бессознательного. Круги под глазами, губы бледные, сам на скелет похож, похудел, осунулся. Волосы потускнели, пряди светлые в глубине взялись, сухой ряской поблескивают.
– Дураки оба, – ворчит едва слышно ручей, губы кривит, поджимает. – Нет бы помирились, так только изводите, жилы тянете. И как бы вас столкнуть, в одну постель уложить? Чай сговорились бы тела быстрее разума.
Помялся ручей, не знает, что делать. Вроде и хозяина надо позвать, да только что-то останавливает, мешает. В прошлый раз рассказал он Ярому про человека у озера, обернулось все скандалом да руганью. Злой вернулся река домой, разметал комнату в щепы, все не мог успокоиться. Чаро и Ирро в четыре руки усмиряли, утомляли, спать укладывали. Потом два дня синяки заживляли, укусы глубокие, ходить и сидеть с трудом могли. Значит, не стоит повторять ошибку, лучше кровью малой обойтись, дать озеру в себя прийти.
Вздохнул Чаро тяжко, прикидывая, воображая, как голову с него хозяин снимет, коль узнает, что делал ручей в тайне, но в руки себя взял, подле Яниса на постель лег, прижался. Осторожно на бок перевернул, к себе спиной притиснул. Гладит, скользит ладонями невесомо, по груди, плечам, на живот спускается. Разгоняет крупицы сил оставшиеся, теплом едва слышным под пальцами отзывающиеся. Шевельнулся Янис, ближе подался. Выгнулся томно, голову запрокинул. Чаро лбом ледяным в плечо ему уткнулся, молчит, дышит тяжко, себя сдерживает. Тяжело отдавать силу, не прикасаясь по-настоящему, тянет поцеловать, укусить. Клеймо свое оставить. Да только не его озеро и не будет никогда, а за проступок такой смерть грозит сразу же. Но коли не сделает сейчас этого, не поступит правильно, умрет озеро, не доживет до рассвета. А если и протянет, ослабнет, потухнет. Прорастет ряской, трясиной гладкое зеркало водное, болотцем затхлым станет. Ярый с ума сойдет, себе никогда не простит, что не поспел вовремя, из-за обиды отгородившись, не смог помочь паре своей избранной… хоть и не признавались в том оба. Все ручьи знали, что Ярый Яниса своим назвал, а тот согласился незадолго до утра несчастливого, когда в неурочный час озеро в гости зашел.
Стонет Янис неприкрыто, выгибается, тянется за лаской нехитрой. Чаровник губы кусает, терпит, дрожит, себя неволит, в кулак охоту зажимает. Спасает, что одежда на Янисе осталась, хоть и мокрая, тонкая, изгибов не скрывает, ан все одно не живая плоть к плоти.