Коснулись пальцы холодные руки гладящей, сжались на запястье требовательно. Чаро шумно вздохнул, замер. Недовольно заерзал Янис, мимо сознания в сон погружаясь.
Полежал еще немного Чаро, послушал дыхание выравнивающееся, погладил по волосам мокрым да встал легко, пошатнулся. Много отдал, отмерил, все равно малой кровью отделался. Теперь на поиски твари голодной. Про нее надо Ярому рассказать, да так, чтобы не проболтаться, лишнего не обмолвиться.
Вышел на берег озера пустынного, помедлил, прохладу вдыхая. Ночь пришла незамеченной, разлила чернила синие, разбросала горошины яркие по небу, месяц подвесила, рога ему позолотила. Ирро стоит у кромки водной, настороженный, напряженный. Увидел побратима, шлем стянул, головой качает. Кудри белые по плечам стелются, за гребень на доспехе цепляются.
– Нет никого, пусто, – Игривый поморщился, потушил копье, эхо звонкое отозвал, напряжение в воздухе развеял. – Если и пришел кто, сгинул неведомый, дорогой неизвестной. Барьеры не тронуты, ни наш, ни природы-матушки. Не узнаю существа. Спускался к мавкам, осмотрел следы раны. Янис слишком хорошо поработал, шрам почти не виден. Но это не оружие. Это зубы, Чаро.
– Какая же пасть должна быть у зверя, если он полбока мавке выдрал? – Чаровник тяжело на камень присел, руки в воду холодную опустил.
Ластится вода, как Янис только что, запястье обвивает, держит.
– Волнует меня вперед другое, братец. Если он прошел неведомым, то вернуться может в любой момент. Рассказать надобно хозяину.
– Расскажу, – спокойно, холодно, с нажимом суровым Чаровник произнес. – Сейчас пойдем, отдышусь маленько.
– Что, вытянул Янис силушку? – Ирро засмеялся, враз другим сделался.
– Об этом молчи, прошу. Ни шутки, ни полслова.
– Себе я не враг, братец, с головой оторванной, пусть не сам делился, ходить не хочу. А ты там придумаешь, что сказать, о чем умолчать.Подсоблю, скрою, знаю, на кону что стоит.
Ручьи переглянулись, улыбнулись друг другу криво, беспокойно. Шутки-шутками, а опасность реальная, угроза непризрачная. Надо действовать.
Вспенилось у кромки озеро, пузырями изошло и затихло. Нет рядом ручьев-стражей, только кувшинка сорванная, копьем примятая на траве лежит, огонькам игрушкой служит. Пустынный берег туманом низким подернулся, в ленном свете лунном серебрится.
Иоанн в кустах стоял, прятался, за сердце держался. Не заметил, как тылом примостился, на травку присел, вымачивая штаны и без того потрепавшиеся от путешествия пешего, напрямки по лесу по тропинке заросшей. Кусты закрывали от него половину картины озерной, только костер странный синий он приметил, залюбовался. Парнями стройными с волосами длинными да девушками изящными в платьях прозрачных. Затаился, шею вытягивая, наблюдая, подсматривая, про себя восхищенно ахая. Водные духи на людей похожи, только бледные да тонкие, далече танцуют, лиц не видать, но ни клыков, ни рогов не заметил, не разглядел Иван, только странно поблескивают руки в свете сумеречном, отблесках костра синих. Словно статуи мраморные на солнце или слюда в сколе породном. Плавников нет… обычные. Только раскованные больно.
Приметил царевич несколько пар милующихся бесстыдно, не скрываясь на траве раскинувшихся. Одна дак и вовсе близко к кустам, засаде Ивановой подошла. Затаил царевич дыхание, во все глаза смотрит, веткой цветущей прикрывается. Про зеркало на время забыл, на колени положил его. Девушка, мавка озерная, волосы синие, до пояса спускаются волною густой. На носу курносом, вздернутом веснушки темные россыпью, губы бледные, светло-розовые, нежные. Таких не видал Иван никогда, привыкший к цвету алому, сочному. Юноша с нею, тонок и строен, гибок, как ветвь ивовая, волосы темные, рыжиной подмигивают медной, до бедер струятся, в косу тугую увитые.Ласкает мавку, к себе прижимает, губами скользит по плечу открытому, платье стягивает. Водница хихикает, сама льнет, поддается, спину выгибает, не жеманничает. Как на траву опустились, Иван привстал даже, сухим горлом сглатывает, высматривает различия. Нет их, различий тех. И у девушки, и у парня все так, как Иоанн у людей видывал, только светлее да тоньше. Завороженный смотрит Иван, не замечает ничего вокруг, чисто глухарь токующий. Чувствует в штанах шевеление, а что в руках зеркало нагрелось, сквозь рубашку печет, накаляется, не осознает.
Недовольное зеркало дернулось, чисто пичуга в силке спеленатая, на волю просящаяся, жаром, мороком всколыхнулось, едва рубашку не прожгло. Потемнела ткань, закоптилась. Свезло Ивану, невысоко поднялся, наклонившись, согнувшись, за духами подсматривая, любуясь. Зеркало руку опалило, на траву вскользнуло, плашмя упало. Ткань истончившаяся с него съехала, открыла. По поверхности волны идут, кругами расходятся, радуга сверкает, сполохами расцветает. Испугался царевич, вздрогнул, впопыхах на конюшне вздетую на торс голый куртку чужую, потертую, снимает, стягивает, на зеркало набрасывает да прижимает. Про себя упрашивает простить ему глупость, любопытство великое, с цели, с мысли сбившее. Закричал кто-то страшно у озера, ветром колыхнуло, росой странной на спину голую просыпало. Зажмурился Иван, дыханье придержал, шепчет беззвучно, ругает свою голову глупую. Дрожит зеркало, вырывается, жжет огнем, артачится. Комком напряженным согнулся царевич, рук не разжимает, не пускает артефакт. Угольком ледяным, странным кольцо дареное зашевелилось. Морозный узор растекся, мягкими лапками прошелся, каплей в зеркало устремился. Затихать артефакт непокорный начал, меньше дрожит, выкручивается, меньше жжет, холодеет. Сколько пролежал так, пробыл, не ведал Иван, не уследил. Пот утерши, кое-как на ноги поднявшись, видит царевич, что сгрудились духи водные, в одном месте собрались. Молчат, высматривают, по напряжению видно – не дышат даже, боятся, ждут чего-то. Рядом, да не с ними, стоят два водника в доспехах лунным отблеском седым светящихся, копья острые, длинные, прозрачные, как хрустальные, да острия вовсе не хрупкие, жала хищные вверх смотрят. Потускнел один, с косой длинной черной, копье искрами прыснуло в стороны разлетелось. Перчатки с рук исчезли. Поднял он на руки кого-то, кто в воде у берега лежал, и в сторону двинулся. Озеро под его ногами забурлило. Волнами раздалось, лесенку показало куда-то в глубину свою. Спустился водный дух, исчез с глаз, из поля зрения. Пустеет берег озерный стремительно, уходят мавки да ключи с ручьями, лесные и вовсе исчезли, растворились, одеждой зеленой прозрачной мелькнув.
Только страж в доспехах и остался. Не рискнул царевич выйти, показаться, хоть и по делу пришел. Кто их знает, стражей водных. У батюшки в тереме воины охранные гостей незваных сначала железом привечают, а уж потом разбираются, кто таков, зачем пожаловал. Пока молодец одоспешенный по берегу бродил, вышагивал, недалече от ступеней перламутровых отступая, царевич ужом, змейкою ближе подбирался. Кусты в осоку плавно перешли, та – в камышовые заросли. Сапоги измочил Иоанн, сам поцарапался, комарам ужином добротным послужил. Кольцо палец холодит, трава спину щекочет, мошкара гудит, вьется. Терпит Иван, не отмахивается, только иногда с лица сдувает, то волосы налипшие, то комара особо наглого.
Второй страж появился, к первому подошел, разговаривают вполголоса, головами качают. Повели дружно взглядами, Иван в воду опустился, один нос оставил, чтобы дышать, не тонуть. А когда вынырнул – везде ночь царствовала единолично, плащом развевала, звезды-горошины начищала. Выскочил Иван на бережок пологий да бочком, бочком к ступеням все еще видным. Не смыкается озеро, не прячет потайной спуск. Странной уверенностью движимый, спустился царевич по лесенке. В горнице светлой, просторной оказался. Окно в горнице прозрачное, воду с водорослями, дно, камни показывает. Рыбок мелких, серебристых, вдоль проплывающих. Пуста почти горница, пара лавок да стол беленый, из чего неясно, скатертью кружевной укрыт. Вокруг хоровод кресел, кушетка длинная. Сундуков малых парочка да коробов с пяток, высится в углу ваза диковинная с цветами неживыми стеклянными да корягой какой-то кривой причудливой. Три двери веером на стене дальней, картина белесая, розовым жемчугом украшенная, ивы на ветру изображающая да пару влюбленную под их ветвями обнявшуюся. Вот и вся обстановка немудреная, спокойная.