Споро собрался царевич, осмотрел раны оставшиеся. Саднили, болели, но на удивление чистыми стали. Ни воспаления обычного, ни корки уродливой. Порезы от вазона разбившегося и вовсе затянулись, чисто заговорил кто. Только розовые полоски бледнеют. Стоило берег покинуть, на тропку ступить, потеплел перстень дареный на пальце. Не обратил поначалу внимания Иван, идет себе и идет, а потом и спохватился. Времени минуло немного, пыль не успела к сапогам пристать, а впереди уже опушка показалась. А там, за подлеском негустым, у куста орехового стоит конь царевича, голову опустил, траву под ногами щиплет, ушами прядает. Повод свободно свисает, на седле плащ наброшен. Свистнул Иван коротко, подзывая друга верного. Заржал жеребец приветственно, подбежал безбоязненно, хозяина обнюхал, теплым дыханием обдавая.
Дворец встретил гомоном, во дворе суетой странной. Спешился царевич, повод служке бросил. Гавр выскочил с лестницы, прыжком одним через перила сиганув с высоты пролета.
– Царевич, где ты пропадал? – Ивана привечает, а у самого глаза красные, воспаленные, не спал будто ночей не одну, не две. – Искать тебя велено!
– Что отец? – коротко сокольничего обняв, Иван спрашивает, плащ запахивает плотнее, чтобы не видел никто ненароком царапины да раны в вороте рубахи распущенном.
– Не знаю,– Гавр плечами пожал. – Не выходит государь, приказы Роман передает. Бояре дюже недовольные, что цыган безродный ими командует, да возражать не смеют покудова. Тебя ищут по всем селам пристоличным.
– Одну ночь только и не был, – улыбается натянуто царевич, следы воды высматривая.
Чист двор царский. Всюду травка свежая да цветы внезапные. Тиной не пахнет, солнышко светит. Как и не бывало озерного проклятия. Не обманул, не соврал Янисъярви. Стены родные медом пахнут, яблоками спелыми, как всегда бывало.
– Ну что, царевич, приказы будут? – из-за телеги груженой Никол показался, неразлучны приятели, по всему видать, не пропадут парой. – Мы готовы, только скажи.
– Передайте боярам, что больше нет проклятия. Сняли его. Пускай не боятся, бородами сивыми не трясут.
– Что-то темнишь ты, царевич, – Гавр глаз острый щурит, голову в бок, как его кречет любимый, склоняет. – Почему сам не скажешь им? Роду мы знатного, да только ты всяко выше будешь. Тебе и указы раздавать.
– Мне надо уехать, – Иван отвечает, за челядью, его узнавшей, наблюдая.
Кому кивнул, кому наказ дал, что делать, куда бежать. Сам думает к Роману подняться, к батюшке заглянуть да назад к озеру поспешать. Спасибо сказать, гостинцы принести.
– Куда опять? – Никол брови вздернул, с приятелем переглянулся. – Бросаешь нас, царевич, аль не милы стали?
Иван и его обнял, к себе привлек, по спине провел.
– Милы, на вас надежда. Будете здесь присматривать. Указ испрошу у батюшки письменный али сам грамоту подпишу. Ступайте пока. Мне нужно к государю. Встретимся на конюшне через час с малым.
Снова переглянулись молодцы, не понимают, но и перечить не смеют. Поклонились коротко да отошли, Ивана к лестнице пропуская.
Перила витые под руку льнут, ложатся, ступени просохшие не скрипят, не выгибаются. Спешит царевич, через одну шагает. Пусто перед палатами царскими, денника не видать, слуги сторонкой обходят. Дверь щепку отколола, сломался узор резной, нутро обнажив светлое, нитчатое. Постучал Иоанн уверенно, кулаком, да за кольцо литое потянул. Легко поддалась створка тяжелая.
В опочивальне царской лугом цветущим веяло, следов нет затхлости. Роман у окна приоткрытого сидел, книгу читал, простую не колдовскую. Про города далекие, про страны заморские. Услышал шаги, голову поднял, вздохнул облегченно. Вскочил порывисто, книга на пол упала. Кинулся к нему Иван, обнял крепче крепкого, в плечо лбом уткнулся.
Роман шепчет что-то, обнимает ответно, вздрагивает странно.
– Напугал ты меня, царевич, – проворчал цыган, руки разжимая, за плечи Иоанна на шаг отстраняя. – Почто не послушался? Зачем сам зеркало взял?
– А то ты не знаешь, – Иван вздыхает счастливо, в глазах Романа одобрение и облегчение видя. – Как батюшка?
– Лучше, спит много, в буйство не впадает.
Шею вытянул царевич, на постель взгляд бросил. Спит царь, по пояс одеялом укрыт. Постарел, не вернуть былой мощи, волосы совсем побелели, пара нитей темных осталась. Но лицо спокойное, расслабленное, красками, румянцем играет.
Повернулся Роман книгу поднять, рубаха задралась немного. Ахнул Иван, темные рубцы увидав.
– Что случилось? – спросил, тронуть не решается – по спине хлопал, цеплялся, больно поди было. – Откуда?
Усмехнулся Роман, отмахнулся.
– Неважно, царевич, все заживет.
– Это… государь приказал сделать?
– Нет, – цыган снова улыбается. – Сам справился. Но когда очнулся. Ругался, что тебя упустил я. Теперь все хорошо будет. Пойдем, ему настоя сонного дал, до вечера спать будет. Но безумие отступило.
Вышли они из опочивальни, Матвея оставили. Иван все старается в глаза цыгану заглянуть, совестью мучимый. Из-за него получил Роман плетью, по всему видать, на спине живого места не осталось. Тот словно и не замечает, не морщится, шагает широко, свободно. Бояре навстречу попались, глянули неприязненно, но поклонились цесаревичу. При Романе слова не сказали, прошли дальше. Челядь радуется, что потерявшийся наследник вернулся, без него как-то боязно. А ну как помрет царь от безумия, кто править будет? Дочки царские кто на воспитании, кто замужем уже. Да не женского ума дело – государством управлять.
По лестнице спустились, в другую башню поднялись. Царевич в свои покои прошел, плащ скинул. Охнул Роман.
– Это кто тебя так? – спросил, потом знаком велел подождать с ответом, за дверь высунулся.
Кликнул Мару, у дверей дежурившую, велел принести бинты и мази, водой горячей ванну наполнить. Про себя подумал царевич, что второй раз уже так происходит. Врачует его Роман, переживает.
– Немного не сошлись с Янисъярви во взглядах на встречу, – смеется царевич, в кресло падая, шипя сквозь зубы.
И рассказал цыгану все по словечку, события в точности повторяя, описывая. Как встретился, как духов водных видел, как паника у озера случилась. Как потом к спящему хозяину приблизился, как убеждал, что не со злом пришел. Умолчал лишь о странном путнике с девочкой, колечке дареном, что тропинку укорачивало, не давало водить кругами.
Слуги пока суетились, они шептались негромко, а как принесли все, водицу колодезную ополоснуться в бадью налили, отослал всех Роман. Мара у порога мялась, на Ивана умоляюще поглядывала. По всему видать, переживала девка дюже за царевича своего. Но не замечал Иоанн того взгляда, не кивнул ей даже, снова с цыганом оставшись. Разделся, в ванну большую медную опустился. Роман раны изучил, головой покачал, насупился.
– Все бы тебе, царевич, приключения искать. Как дите неугомонное.
– Не дите, Роман, не дите, – морщится Иван, терпит. – Ты сам видел, что творилось. Не мог я поступить по-другому. А это все заживет, память оставит. Не более. Тебе тоже досталось, но не жалуешься же.
Расхохотался цыган, на колени возле ванны опустился, глаза прикрыл устало.
– Ну хорошо, царевич, молодец ты, гордился отец тобой, если б знал все. И я горжусь. Теперь все кончено. Мы своей жизнью заживем, а духи колдовские пусть в лесу остаются.
Потупился Иван, взгляд отвел. Как сказать Роману, что он вернется к озеру? Что раз жив батюшка и Роман в добром здравии, царевич мог себе позволить пойти туда, куда сердце звало. Осматривает царапины на плечах от ногтей озера цыган, молчит, слушает сопение царевича. Недоброе подозревает.
До последнего Роман верил, что придет Иван живым. На удачу наследную, на незлобивый нрав не вспыльчивый сына Матвея надеялся. Вернулся, но странный, очарованный, увлеченный. Чувствовал в молодом человеке цыган страсть, тягу проснувшуюся. Страшился ее.
Мочалка пену дала обильную, моет цыган Иоанна, молчит. И царевич молчит, не рассказывает больше ничего. Под руками знакомыми расслабился Иван, глаза прикрыл, вздыхает негромко. Хорошо дома, спокойно.