– Всем действительно подарки приготовил? – Янис тихонько спрашивает, по травке ближе придвигаясь, чтоб не слышно было.
Аглая перед Вереной хвастается жемчугом, а та в ответ ей перстенек показывает. Колокольчик с Хрусталем ножички короткие рассматривают, прижались ближе, головы склонили – резьбу-чеканку рассматривают.
Иван бровь вздернул, на остальных мавок, в догонялки с огоньками игравших, глянул, покачал головой:
– Ты прав был, на всех не хватит.
Засмеялись оба, в глаза друг другу глядя.
– А мне, значит, василиск достался? – озеро утер слезы выступившие, не спешит отсаживаться.
– Нет, – трясет Иван головой. – Не только. Я не знал просто, примешь ли от меня что-то. Я пока клятву не дал.
– Хм, – Янис щурится на сребристую дорожку лунную, – до полуночи, стало быть, терпеть. Хитрый ты, царевич, как я погляжу. Заманиваешь, дразнишься.
– Я перед тобой как на ладони, хозяин озерный, нет во мне хитрости.
Кусает губы Янис. Поверить страшно хочется, но не получается. Не посещают озеро мысли сравнивать, не видит общего с тем, в кого влюблен был. А был ли. И сейчас стоит Яру появиться, сердце замирает, подпрыгивает, удар за ударом пропускает. Но приятно царевича внимание, приятны взгляды его пристальные. Без огонька безумного, который в Матвее был, без напора страстного.
Колокольчик игру затеял, старый сук толстенный, сломанный на берегу нашелся. Решились ножики подаренные метать в него. Хрусталь бросил, промазал, поближе подошел. Мавки сгрудились, болеют, кто за кого. Царевич пружинисто на ноги поднялся, к ручейкам подошел. Объясняет, показывает, где ошибки делают юноши, где как встать надобно. Ждан тут же место его занял, к василиску поближе.
Ночь темнела, полночь звала. Милый вынырнул, у берега сел на камень, к костру не подходит, зыркает исподлобья. Слышал ссору, видать, с Чаровником, снова обижается. Янис подозвал ключика, по голове погладил, поцеловал, на ухо шепнул. Заулыбался ключик, косу затеребил смущенно, та змеею длинной по траве зашуршала. Подхватился на ноги, повел мавок хороводом.
Дрогнула струна натянутая, звуком отозвалась. Ручьи охранные по дну прошлись, на глаза не показались. Дальний отголосок прислали, что чисто все. Разволновался Янис, что не одни могли прийти, вдруг и стража-реку с собой привели. Но тихо озеро, не бурлит, не трепещет. Ветерок малый сквозь камыш гуляет, огоньки сдувает от кувшинок.
Полночь подкралась на мягких лапах, встала над костром, подняла пламя. Вдруг Хрусталь с Колокольчиком переглянулись, поднялись неприметно, по обе стороны от Ивана сели. Царевич моргнуть не успел, стащили с него рубаху светлую, от комаров накинутую, да за руки ухватили. Пока Иван сообразил, по пояс в воду завели, удерживают. Тонкие пальцы ледяными стали, крепко держат, что капкан на зверя поставленный.
Царевич вырываться не спешит, поглядывает на Янисаъярви. Вокруг мавки повыныривали, огоньки подальше отошли, не мешают пламени освещать гладь водную. Поднялся хозяин озерный, вытащил из волос густых заколку белую. Чешуя ажурным панцирем поднялась, проступила. Свилась узорами на висках да скулах, по позвоночнику рассеялась, блестит, переливается в свете лунном. Иван рот открыл, сглатывает, позабыл про все. Без плеска в озеро хозяин ступил, близко подошел. Мерцают глаза глубокие огнями колдовскими, синими. Слышит Иван голос его, но не видит, чтоб губы двигались:
– Клянись, человек, кровью своей, своим именем, что не причинишь вреда озеру моему, духам моим. Не украдешь, не обманешь.
Иоанн кивает, завороженный, пытается сказать что-то, хоть прохрипеть согласие, но горло перехватило, разум затуманило. Попроси сейчас Янисъярви дом родной забыть, страну отдать – с радостью согласится Иван, на все согласится, лишь бы так рядом стоял юноша водный. Губы бледные раскрылись, острые зубы показав. Клыки выступают немного, хищно, опасно. Янис к царевичу наклонился над ключицей, укусил больно, до крови кожу ранил, каплю малую на язык взял. Горечь с медью растеклись вкусом неприятным, сглотнул озеро, зажмурился. Без надобности ему кровь человеческая, да только теперь будет знать, где царевич, что делает близ озера запретного. Слово стало клятвой, плохо человеку придется, коль нарушит, обманет. Законы колдовские жизнь его коротко сведут на нет, состарят раньше времени.
Ключи отступили, отпустили Ивана, рябью по воде разошлись, истаяли. Иван сам не понял, как обнял Яниса за стан тонкий, к себе привлечь попытался. По щеке получив, спохватился.
– Извини, Янисъярви, – покаялся, глаза отвести не получается, но хоть голос вернулся. – Это все луна.
Рядом смех заразительный раздался. Верена вынырнула меж хозяином и царевичем, прижалась к обоим. Ивану руки на шею кладет, обвивает, мокрым телом стройным приникает, ластится. Хихикает мавка, глазками стреляет. Чувствует, что взволнован царевич сверх меры, упирается в живот водницы прямое тому доказательство. Ладонь узкая девичья под воду скользнула, Иваново достоинство встрепенувшееся накрыла. Дернулся царевич, отступить пытается, да крепко спутали ноги босые водоросли, будто живые, подкравшиеся. Янис тоже не отходит, смотрит, как Иван губу кусает, улыбается неприметно – только уголки губ дрожат, выдают юношу озерного. Иван Верене возразить попытался, да только стон вырвался. Мавка ловка оказалась, штаны на царевиче споро распустила, внутрь скользнула, обхватила, сжала осторожно, нежно. Скрипит зубами сын царский, но не может все еще двинуться. Янис за мавкой стоит, наблюдает. Как искажаются черты лица царевича, как борется с телом собственным, непослушным вдруг ставшим. Дышит тяжко, напряженно. Грудь ходуном ходит, царапины темными полосами кажутся, узорами заговоренными. Аглая за спиной царевича из воды поднялась, в одно ожерелье жемчужное одета. Отступил Янис чуть дальше, на воде разлегся, на бок умостился, голову рукой подпер. Волосы распущенные вокруг него плащом упали, закрыли. Смотрел на действо нескромное, ноготь длинный кусал. Иван сопротивляться еще пробовал, выгибался в руках мавок, силился сдержаться. Посмеивался озеро, сам не заметил, как стал дышать глубже. Раздели водницы царевича целиком, туда, где помельче, затянули. Руками водят, целуют, но дальше не заходят, опасаются. Не понимают, что между человеком и хозяином происходит, с чего гостем оставлен, зачем клятва взята. Но привлекает их дух смертного, кружит голову, как человеку их прикосновения. Мотает головой Иван, крепится, на Яниса смотрит глазами виноватыми. Но затягивает их муть удовольствия, тело супротив разума борется, верх берет. Опустилась на колени Верена, ртом царевича ласкает, по ногам гладит. Аглая осмелела, в шею лобызает, остро покусывает. Шипит Иван сквозь зубы с перерывами, сам не замечает, как к мавке подается, глубже толкается. Вздрогнул крупно, зашелся и стон не сдержал низкий.
Янис выдохнул шумно, на спину перекатился, в небо уставился. Завидно озеру холодному, любопытно и жарко немного. Человек так легко на касания отзывается, такой искренний и несдержанный, даже наивный немного в чувствах своих. Диковинно это озеру в людском характере. Пытается игру выискать, ан нет ее.
Костер на убыль пошел, Ивана мавки отпустили, водицей обрызгав, шутками запутав. Царевич бочком на берег выбрался, сидит, на озеро распростёртое смотрит, осоловело моргает, не уходит. Оделся судорожно, с третьего раза в штанину ногой босой попал.
Утром долго Иван просыпался. Голова гудит, точно накануне с ближними своими вина заморского распили, погорячились. Взглядом мутным горницу обвел, силится вспомнить, где он. Память – девка услужливая – картинки подкидывает, хихикает в голове на разные голоса. Как с духами играл, беседовал, как в костер прыгал, невредимым выскакивал. Яниса лицо задумчивое, глаза темные. Мавки нескромные, рядом трущиеся, норовящие прикоснуться. До утра раннего сидели, шалили, играли. Хозяин озерный на воде лежал, в небо смотрел. А царевич на него. С первыми проблесками света далекого, когда воздух холодеть начал, костер синий на убыль пошел. Мавки первыми зазевали, за ними ключики подпритихли. Ждан василиска в клюв чмокнул, под воду спать убрел.