– Туман? – озеро вскинулся, брови насупил, смотрит тревожно. – Какой туман?
– Дак утром был, – Иоанн кивает в сторону дома озерного, водой укрытого. – По щиколотку примерно, с искрами. И… Янисъярви, что с тобой?
Побледнел хозяин озерный, чешуя белой стала, хмурится сурово, словно что-то в себе отыскать пытается.
Янис в себя ушел, как в реку нырнул. Ищет, пытается, не понимает. Откуда туман, откуда кошмары. Нутром чует, связано все, но не может подхватить нитку ускользающую мысли нужной, воспоминания верного. На Ярого грешит, отрезал от силы озеро, Матвея поминает – зеркало украл, а ну как силы, его в озере оставившие, теперь мстят. И спросить бы у реки-стража, да лучше уж сам подумает, может, у духов лесных спросит, книги, легенды послушает. Царевич вокруг вьется, то в глаза заглянет, то тронет. Тревожится, заботится. А Янису все одно поперек горла сейчас та забота, рявкнуть, вызвериться вдруг захотелось. Вина человеческая, что непонятное с озером творится. Расхлебывай теперь. Такая досада юношу водного взяла, что послал он Ивана куда подальше словами бранными, вскочил да в воду нырнул.
Взбунтовалось озеро, словно не узнавая, вода не принимала, вскипала, выталкивала. Ошарашенно Янис замер на месте едином, открылся, чутье свое выпустил. Бунтует вода, пенится, сжимает, словно мешает ей Янисъярви. Келпи рядом бликами рассыпались, застыли нерешительно. Чувствует озеро, злость его покидает, медленно, неохотно, а вместе с ней и вода успокаивается. Тихонько, недоуменно словно, гладить, ластиться начинает. Как собака провинившаяся, что хозяина не признала давеча, налаяла, обрехала.
Скользнул Янис глубже, руками водную толщу раздвинул и вдруг замер, изумленно ногти свои рассматривая. Почернели они, взялись темной копотью. Не стирается, не поддается цвет, не грязь то, похоже, пристала, не землица.
– Точно Ярый виноват, стоки перекрытые, сила притоков отрезанная, – Янис с пузырьками ругательство выдохнул, ниже ко дну илистому спустился, косу в водорослях едва не запутал. Обидно, больно. Ни за что ведь наказан, кабы за дело, так та плеть уж скорее обещанная ему светила. За измену реки вероломной страдает тот, кого обманул он.
До вечера Янис на поверхность не поднимался, от Ивана и от света белого таился. Не до разговоров с человеком. Пусть его, сидит на берегу с ключами разговаривает. Мимо Ждан проскользнул, небось, василиска пошел будить, кормить. Думы мрачные все клубились, накапливались, пока вечер не наступил, луна бледная не взошла. Полная ночная красавица, круглая. Светом исходит, пока еще бледным, манит, к себе зовет.
Хозяин озерный водицы вдохнул глубоко, в голове зашумело. Пьянит, сильнее вина пьянит, томление рождает. Ночь полнолунная, особенная на пороге.
Проклюнулось дно огнями зелеными, синий костер сам без помощи на поверхности зеркально водной поднялся. Пора.
========== Полнолуние ==========
Свирель плакала, жаловалась, тонкие трели выводила. Луна стояла огромная, в озеро собой любовалась, тянула нити серебряные, колокольчики звенящие росы ранней развешивала. Хрусталь на камешке сидел, босой ногой покачивал, мелодию печальную наигрывал. Путались звуки в траве высокой, по воде туманом расплывались, зазывали на обряд лунный, колдовской. Мавки платья поскидывали, нагие на мелководье косы друг другу плели, в прически вычурные убирали. Колокольчик вокруг синего костра ходил, танцем сложные узоры свивал, напевал под трели грустные. Аглая с Вереной над костром колдовали, тонкими перстами пламя синее гладили, дразнили, выше елей подняться уговаривали. Лес взволнованный шумел, перекликался. Духи лесные сегодня озеро стороной обходили, не приближались. Колдовское оно, запретное, в полнолуние силу набравшее, только его праздник, обряд тайный.
Янис к ночи что одурманенный стал. Шатает хозяина озерного, перед взором плывет все, туманится. Едва поспел Ивана кликнуть, настрого выходить из дома в ночь лунную запретил, наказал. Царевич, как озеро увидел, обомлел, застыл. Рот открыл, слова сказать не мог, только глазами хлопал да силился звук какой издать. Стоит Янисъярви перед ним – в одну рубашку прозрачную облаченный, волосы блестят, рассыпаются, по плечам, по спине вьются. В глазах темных, глубоких огни болотные зеленые танцуют. По чешуе разводы радужные проходят, чисто волны по воде спокойной. Зачарованный Иван руки протянул, хотел коснуться, ощутить, да Янис зубы оскалил, зашипел, голосом строгим велел в комнате сидеть, носа на поверхности не показывать. Невдомек же человеку несведущему, что в такую ночь не контролируют себя духи озерные, увлекут, залюбят, заласкают насмерть, а утром только воспоминание от Ивана останется. Озеро и рад бы так поступить, да мало ли что Матвей решит, сына потеряв.
Иван головой-то кивнул, наказ выслушав, отступил через силу, озеро мимо пропуская. Да только разве мог утерпеть? Потихоньку выбрался, до кустов знакомых рядом с камышами незамеченным добрался, в высокой осоке схоронился. Не заметил, как рядом вода пузырями проклюнулась, поднялась из нее корона малая из рогов переправленных. Василиск выбрался неслышно, рядом с царевичем умостился, тот вздрогнул, вскрикнул. Рот себе зажал.
– Тьфу, напугал, холера белесая, – Иван василиска за шею взял, сжал легонько, отругал шепотом.
Жмурится ящерица, языком раздвоенным трепещет, жмется. Сглатывает царевич горлом сухим, водицу из озера тихонько загребает, пьет, жар внутренний заглушает. Сам головы не отворачивает, взгляда не опускает. Приманило, приворожило Ивана действо колдовское… не волшебными огнями – чувственностью движений, откровенностью вершащегося.
Мавки обнаженные руками переплелись, хоровод замкнули, на воде танцуют, изгибаются, вышагивают сложно, меленько. Ключи, хоть и мало их, рядом раскинулись. Ласкаются неспешно, смотрят хитро, лукаво из-под грив распущенных, длинных. Хрусталь да Колокольчик бок о бок пристроились, друг друга иногда касаются, в глаза смотрят, задерживаются. Ждан в лунной дорожке прилег на спине белой, руки широко раскинул. Огоньки его окружили, балуются, поцелуи смешливые на плечах, груди обнаженной оставляют – следами пыльцы светящейся горят те отметины, линии ласки прокладывают. Мил поодаль по пояс в водицу ушел, щекой на зеркало-поверхность лег, смотрит исподлобья. Усмешка странная по губам блуждает, в глазах светлых искры темные тлеют. Не похож на себя привычного ключик младший, да только никто в дурмане полнолунном того не замечает.
Янис на мелководье остановился, голову запрокинул, лицо свету лунному подставил. Нежит его луна, серебрит, лучами гладит, изгибы вычерчивает. Вода озерная льнет к хозяину своему, по ногам вверх чисто пламени языками взбирается, лентами прозрачными обвивает.
Поднял руки озеро, волосы густые собрал, каскадом по спине рассыпал, встряхнул. Иван палец закусил, колени плотнее сжал, радуется, что водица в озере прохладная, нет-нет да и дает облегчение малое. Откуда свирель поет уже не понятно, духи другим заняты. Мавки играют в воде, как рыбки мелькают, в объятиях сплетаются, расходятся. Калейдоскопом светлым, узорчатым собираются вкруг пламени синего, что теперь посреди озерца в рост с деревьями стоит, колеблется. Янис в самое пламя ступил. Взметнулось вверх оно, гудящее, обняло фигурку тонкую. Иван испугался нешуточно, хоть сам вчера чувствовал, не обжигает огонь колдовской, следов не оставляет. Но выгнулся так мучительно хозяин озерный, застонал – от камышей слышно.
Силы из пламени впитывает озеро, сам светиться начинает. Огонь веночком раскрылся, что чаша расписная призрачная. Янис в центре. Знаком Колокольчика позвал. Ключ мигом всю веселость утратил. Потянулся к хозяину, обнял его крепко, к груди прижал. Губы поцелуем жарким запечатал, замкнул руки кольцом. Янис навстречу подается, за собой вниз лечь тянет. Трется бесстыдно, постанывает.
Иван не сдержался, руку в штаны сунул, сжал себя покрепче. Едва не скулит, держится. Василиск рядом сопит, не понимает, что за беда с человеком приключилась: румянец во всю щеку, глаза блестят лихорадочно, дергается странно.