Ирро звонкое эхо выпустил, ударило волной невидимой кокатрису прямо в бок открытый. Взмахнул крылом химер, зашипел, на ручьев прыгнул. Чаровник, извернувшись, птицеящера над собой пропустил, в бок острие вонзил. Соскользнуло копье светлое по чешуе толстой, только царапину глубокую оставило да пару чешуек соскребло. Завопил кокатрис, клюв разевая, волной звуковой Чаро с ног сбило, в воду опрокинуло. Ирро на помощь брату кинулся, отгоняет от него тварь беснующуюся. Вторая все Яра за ноги ухватить намеревается, иглой тонкой хвост венчающей ищет зазоры в доспехе монолитном. Отбивается страж, уворачивается, теснит химеру, но не может шкуру ее прорубить, даже шею тонкую – остаются зацепы-зазубрины, а кровь даже не показывается.
Иван кое-как очухался, на колени встал, головой потряс. Гудит голова, раскалывается, из ушей и носа кровь течет. Впечатление, что под жернов мельничный царевич угодил. Поморгал, глаза потер, осмотрелся. Битва кипит, сталь звенит, перепончатые крылья хлопают. Сверкают доспехи речные, вспышками копья отзываются. Ан сразу понятно, пока не могут тварей пришлых одолеть. Два ручья как нитками прореху водную прихватили, тянут. У ивы лежат рядышком Мил, по рукам связанный, Янис без сознания, а недалече ключи сидят, за руки держатся. Искры малые, синие над головами в круг свились, то ли защищают, то ли так просто мечутся, заполошные.
Иван пригибаясь, голову поддерживая, до ивы той раскидистой добрался, с Янисом рядом упал. Дышит озеро едва уловимо. Темнота дальше не ползет, но и назад не отступает. Визг по слуху бьет, звон стоит хрустальный, вспышки синие от копий речных ночь рвут, слепят.
– Не получается, – губы кусает Колокольчик. – Шкура у кокатрисов непробиваемая…
– А глаза? – царевич Яниса за руку взял, держит, пальцы гладит, живчик пытается выслушать, не знает, как у водных духов сердце устроено.
Может и не бьется оно вовсе. Запястье тонкое едва заметной пульсацией отзывается – значит, стучит.
– В глаза копьем не попадешь, больно верткие.
– Мне бы лук, – пожалел царевич, что не взял оружие любимое с собой.
Хрусталь со Жданом плачущим переглянулся. Младший ключик с опаской в озеро нырнул, скрылся, от пролома подальше держался. Быстро вернулся. В руках две стрелы с оперением странным да лук в рост самого юноши водного. Тусклое белесое дерево, жилы тугие, белые.
– Это Яниса, – Ждан поясняет, царевичу протягивает. – Он любил раньше потешиться, да только после… не брался.
Иван лук взвесил в руке, примерился. Вроде легкий, а жила гудит силой скрытой. Наконечники у стрел костяные, зазубренные. Такой и не вытащишь сразу. Царевич кровь с лица утереть попытался, размазал только больше. Чаровник с братом как раз кокатриса хитро в перекрестье копий поймали, к земле прижали. Не стал больше думать царевич. Вскинул лук, стрелу приладил, плавно тетиву к уху натянул, отпустил мягко. Взвыла злой пчелой стрела колдовская, воздух рассекла да точно в глаз, пленкой полупрозрачной прикрытый, угодила. Наконечник костяной глубоко не вошел, в глазнице застрял. Тварь шею изогнула. Воем птицеящера ручьи разметало, только Ярый устоял. Да не просто. Вторую тварь тычком мощным назад далеко отбросил, по земельке прокатив, крылья измяв. Высоко подпрыгнул, взмыл страж-река, со всей силы могучей вонзил копье в глотку кокатриса. Судорогой смертной существо скрутило, хвост по земле забил, воду задел, по ногам Чаровнику едва не попал. Успел вспрыгнуть ручей, через себя перевернуться. Второй кокатрис, смерть товарища видя, яростней стал нападать. Река ему крыло удачно задел, перепонку совсем немного, но надорвал. Взлететь толком птицеящер не может, но движется так быстро, что Ивану никак не прицелиться.
Баловень узкую часть расхождения стянул, огнями болотными, как нитками сшил, закрепил. Студенец дальше перехватывает. Рвутся клубы темные все слабее, щупальца дымные истончаются, назад втягиваются. Хозяина озерного бы в помощь, тяжко приходится. Трещат хлысты светящиеся, вода кипит, фыркает.
Ярый вдруг рукой взмахнул, гул-звон пошел. Открылись водовороты пенные в озере, как в реке. Ржание громкое из них раздалось. Вырвались на свободу в ночь лунную черные скакуны речные. Храпят, ржут громко, гривы серебряные по ветру вьются, копыта волну поднимают. Хвостами заметают, туда-сюда через разрыв прыгают, сшивают волосом конским, волшебным, помогают. Кокатрис заметался хаотично, больше не нападает, обороняется, в лесу проруху потемнее высматривает.
– Нельзя упустить его, – Ярый хлыстом копье обернул, перед клювом острым щелкнул, обратно к озеру загоняя. – Человек, еще раз попадешь?
– Попаду, – Иван кивает. – На мгновение хоть остановите его, голову прижмите.
Ирро эхо выпустил, тоже за плеть взялся. Крыло распахнувшееся смял, не дал птицеящеру взлететь. Шею изогнула тварь, заверещала сызнова. Ручьи в сторону прянули. Хвост шипастый петлей выстрелил, подбил Ярому колено.
Мимо белесое промелькнуло, Ивана чуть не сшибло. Василиск на кокатриса кинулся, в шею ему зубами вцепился, хвостом обвил, сдавливает. Не ждала тварь такого подвоха, не рассчитывала на противника себе под стать, пусть и не выросшего покудова. На единый миг замешкалась. Спела тетива, стрела взвизгнула. Ярый уже привычно добил, голову к земле пришпилил. Страж-река в озеро бросился, по колено в дым оставшийся встал, в края разрыва вцепился. Одним движением стянул, сомкнул. Оставалось ручьям лишь огнями присыпать. Кровь Яниса в озере вся растворилась, ушла. Нечем больше порталу держаться. Иссяк, растворился. Гул подводный стих. На поляне ни травинка не шелестнет, лес затаился, молчит, не двигается. Василиск над мертвым кокатрисом стоит, скалится, пар изо рта выдыхает, пленкой века трепещет. К шее худой примеривается, то ли жрать собрался, то ли просто любопытно ему.
Студенец сноровисто нырнул, табун за собой позвал. Исчезли, растворились кони речные – течения ее сильные, неудержимые. Баловень проверил, как плоть водная держится, лунную дорожку серебряную подровнял, тоже ушел, на хозяина взгляд задумчивый бросив. Ирро вокруг двинулся, эхо выпускает, слушает, а Чаровник к Милу подошел, шлем стянул, доспех отпустил светом легким, сиянием призрачным. Иван лук под мышку, к Янису бегом бросился. Ярого по дороге чуть не задел, не толкнул. Река зыркнул яростно, сменил доспех на штаны да рубаху простую, шитую. Царевича удержал, не дал прикоснуться к озеру лежащему:
– Не тронь, – предупредил. – Не знаю, кто ты, смертный, зачем и почему здесь, но не тронь. Сейчас не до твоих шуток. Помог, спасибо, теперь отойди.
Иван было рот открыл возразить, но Янис тут вздохнул глубоко, застонал протяжно. Раны стали на глазах затягиваться, но тень не уходит, застыв узором диковинным.
Ресницы густые, темные дрогнули, открылись глаза сине-зеленые, глубокие. Осматривается озеро, не поймет, что случилось, почему вокруг так многого духов. У царевича лицо перекошено, кровью да землей испачкано. Ярый рядом сидит, встревожен, на себя не похож. Волосы серебряные встрепаны, торчат в разные стороны, слиплись, будто только что шлем снял, в глазах тревога, волнение и отблески ярости не остывшей.
Юноша водный на луну взгляд поднял, улыбнулся рассеянно. Не помнит ничего, что случилось, в томлении остался. С кровью силы не все ушли, все еще течет по венам, бежит свет костра и полнолуния. Ярый вздохнул тяжко, на руки его подхватил, в дом понес. Иван возмутиться не успел, словами подавился. Скользят руки теменью украшенные по плечам, по шее, ласкают реку, в волосах путаются, к себе ближе тянут. Интерес виден-заметен, не скроешь, обнажен озеро, все как на ладони. Царевич сглотнул, следом как привязанный идет, прислушивается.
Шепчет что-то озеро, слов не разобрать, воркует. Яр молчит, косится недобро. Чего, спрашивается, лез тогда, коль не люб ему Янисъярви? Иван никак в толк не возьмет. Что это за молодец, откуда появился, да еще права на озеро предъявляет. Не похож Янисъярви на пару обрученную, обещанную. Одиноким дом его был, одиноким сам озеро казался.