Чаро с Милом остался, трогает, слушает, в чувства пытается привести. Не дозваться ключика, не спит, словно мертвый. Грудь не вздымается, ресницы не трепещут. Хрусталь и Колокольчик готовы силой поделиться, но не слышит их ключ, не отвечает. Искры бессильно по нему прыгают, как светлячки глупые, тычутся и растворяются, каплями на траву стекают. Василиск подкрался тихонько, сел рядом, глазами большими круглыми смотрит, головой крутит, слушает.
Янис к Яру жмется, дышит глубоко, надышаться не может. Луной распаленное тело льнет, пытается выпросить ласку. Река зубами скрипит, отворачивается, понимает, что не рассудком к нему тянутся, опьянением колдовским, дурманом. На постель положил, покрывала, простыни сдвинув, оглядел с головы до ног, пряди волос перебирая, искры с рук стряхивая. Темные полосы на руках только. Глаза чистые, лицо не тронуто, искажено жаждой. Янис трется о руки, его держащие, о шелк под собой прохладный, едва не плачет, умоляет, чтобы не уходил Яр, не бросал.
– Что ты медлишь? – озеро привстал, к губам желанным потянулся.
Ярый голову отвернул, шею тонкую приласкал, удерживает.
– Яни, тебе надо заснуть. Утром поговорим.
– Не хочу я спать, – упрямится хозяин озерный, ногами обвил, уронил реку на кровать с собою рядом. – Яр, ты же знаешь, что мне нужно…
Иван позади пары сплетенной кашлянул, покраснел неловко. Ярый зарычал.
– Прочь пошел! – гонит, оглядывается. – И дверь закрой.
– Коль меня б так просили, я бы не медлил, – с шипением царевич отвечает, с досады щеку изнутри прикусывая, крови вкусом обиду разбавляя. – Аль не видишь ты, что…
– Ты умный, что ль, не в меру аль наоборот? – Ярый руки Яниса перехватил, в запястьях сжал, хоть как себя обезопасил – рубаха уже пошла лоскутами художественными, провисла на груди прорехами. – Выйди, по-хорошему прошу. Особливо, если знаешь, чего он хочет!
Иван ругнулся грязно, вышел, дверью шумно хлопнул, чуть василиска не зашиб. Зверюшка зашипела обиженно, прыснула в сторону, в комнату приоткрытую Иванову юркнула, под кровать забилась.
– Яр… Яр… – Янис уже не говорит, выстанывает, прижимается, дразнится.
Впору камню уступить, да и у Яра все от напряжения окаменело, но держится. Не хочет таким озером пользоваться, когда хоть человека к нему пусти, только больше просить будет. Пока вся сила лишняя, от костра поглощенная, по капле перламутровой не выйдет. Тогда сон придет на смену с усталостью, а там и разум вернется к хозяину озерному. Уступи сейчас страж своему желанию, проклянет его Янис на утро, уж кто-кто, а Яр это знал, понимал. Если возьмет сейчас он названного… одно название от них и останется. Никогда Янис ему не простит. Да и сам себе Ярый чести не сделает поступком низким таким.
Но просит озеро, сам стелется под любовника. Нельзя его так оставить. Ярый вздохнул глубоко, раз, другой, третий. Прижал покрепче Яниса к перине упругой, пуховой, вниз сполз, губами обхватил. Пальцы тонкие тут же в волосы вцепились, дернули, голову ближе притянули. Вылизывает Яр кожицу тонкую, обхватывает, ласкает. Старается не мучить, скорее от тяжести избавить, дать пролиться. Головой мотает Янис, губы до крови кусает, гнется, чисто ветвь ивовая, в руках умелых.
Сколько раз его к краю заветному подводил, Яр не запомнил, не сосчитал. Губы онемели, горло саднило, да только пока Янис без сил на подушку не откинулся, едва языком ворочая от усталости и сна навалившегося, не отпускал его река, не дозволял отстраниться. У самого сознание мутится, хоть волком вой, поскуливай. Как провалился в сон озеро, Ярый себе подсобил немного, с рыком звериным простынь испачкал, на пол сполз, дышит загнанно. Ужо потешились бы, наверное, кто увидел, на что страж-река сам себя обрек.
Янис подушку к себе придвинул, подтянул, как младенец сладко свернулся на боку, спит. Румянец сходить начал, на губах улыбка легкая проявилась. Ярый не сдержался, лег рядом, обнял легонько. Сам глаза закрыл. Не интересно ему ничего, забыться река пытается. Надо бы на Мила сходить взглянуть, с человеком разобраться, весть тревожную духам сильным, ближе к законам тайным стоящим, послать. Да только… пусть его. До утра все подождет.
Луна недоуменно на костер позабытый, толком не прогоревший смотрела, изумлялась. Мавки у дна под корнями переплетенными прятались, дремать раньше времени пытались. Келпи и те в тину ушли, водицей прозрачной обернулись. Чаровник Мила в воду забрал, у берега в камнях устроил, сам рядом остался, Ирро наказав дозором озеро обходить, двое братьев, домой воротившихся, берег реки охраняют, за течением бурным присматривают. Колокольчик и Хрусталь обнялись, теплом делясь, задремали быстро. Ждан под бок Чаровнику подобрался, вздыхая тихонько. Приласкал его, приобнял ручей, в лоб поцеловал, на груди устроил.
В это же время Иван по комнате метался. Пробовал царевич у порога, перед дверью закрытой остаться, но услышал, как Янис стонет, за голову схватился, сбежал. Себя ругал, стража поносил, зубами скрипел от злобы бессильной. Обидно, тошно от мысли одной, что озеро так просил другого. Да как просил еще! Иван обмирал про себя, сердце прыгало, в дрожь бросало, по спине судорогой холодной сводило. Ревность зеленая, жгучая, в душе голову подняла, зубами ядовитыми вцепилась, терзает. Даже сражение внезапное, твари навьи, портал открытый, дымом черным заполненный, на план второй-третий отступили, не застят. Перед взором стоят картины другие, не для него писанные. Руки Янисъярви тонкие на плечах реки широких, тело его белое, изящное на фоне доспешника высокого. Голос озера жалобный, просящий и спокойствие, с которым Ярый пришлый держал, отказывал. Мечется царевич, места себе не находит. Руки заламывает, про кровь, грязь и одежду испачканную забыл начисто. Про василиска видного из-под покрывала сползшего не вспоминает. Заворчала тварюшка обиженно, лапой сапог поймала, след от когтей на коже промокшей оставила. Встрепенулся Иван, лицо растер, на ладони покосился удивленно.
– Что, Васенька, не любят тебя нынче? – с ухмылкой грустной, горькой молвил царевич, наклоняясь, на руки василиска подзывая. – А ведь помог ты нам сегодня, себя не пожалел. Пойдем… от любви да ласки не достанется нам сегодня, а вот от шкафа холодильного, может, что и допросимся.
Солнышко вешнее зорьку приветило, платком пуховым облачным вслед помахало, день на зайчик солнечный подманило. Птицы распелись, белки стрекочут, прыгают, друг за другом гоняются. Олень большеглазый к озеру подошел, воды испил, ушами постриг на шорох камышовый. Суета сует природная, людям на умиление, духам на любование.
Янис, глаз не открывая, потянулся сладко, разгоняя оцепенение сонное, муть застоялую. Замер, понял, что не один лежит. Рука крепкая смуглая, знакомая до каждой венки серебристой, пояс обвивает, к груди широкой, мерно вздымающейся, прижимает. Шею дыхание теплое овевает, ноги придавлены. И так уютно в этих объятиях, так спокойно, что и головы не надо поворачивать, чтобы выведать, кто рядом. Следом за умиротворением разум очнулся, встрепенулся. Никогда Ярый в полнолуние на озеро не приходил, никогда не пользовался его слабостью, в силе заемной пламенной не нуждаясь, зная, что Янис в эту ночь себя не помнит, власть не сознает. Выходит…
– Утро доброе, Яни, не делай выводов поспешных, – торопится Ярый молвить, руки разжимая, отстраняясь неловко. – Дозволь рассказать, что вчера было.
Поднялся Янис, волосы на бок стряхнул, да так и остался со ртом открытым, черноту разглядывая. По локти чешуя в разводах саженных, свились за ночь стрелы острые прямые в вензеля зимние, узорные.
– Что это? – голос сломался, будто льдинка хрупкая, в груди озера холод страха разлился. – Ярый?!
Вздрогнул страж-река, имя полное свое услышав, не привык до сих пор, не смирился, что иначе как Яром не кличет его озеро, а уж среди шелков опочивальни и подавно.