– Вчера ты… не помнишь, что было?
– Не помню, само собой, – Янис вздохнул, поерзал. – Сам знаешь, что в ночь полнолунную бывает. Ты зачем пришел, в обряд вмешался? Что за темнота на мне? Не было ее, разве что…
Замолчал Янис, ноготь длинный, острый по привычке закусил, нахмурился, память пытает. Ярый сам рассказывать начал. Не утаивает, как есть говорит. Про то, как позвали его ручьи, про портал да кокатрисов. Про Мила с ума сошедшего, странного. Озеро, про ключ услыхав, шею тронул, вздрогнул болезненно.
– Как он теперь?
– Не ведаю, – Ярый плечами пожал, взгляд отводит. – С тобой я остался, за ним Чаро присматривает. Скажи, лю… Яни, что-то необычное происходило? Чужие вокруг озера?
Янис покривился, поморщился.
– Не было никого пришлого, гости негаданные, окромя той твари голодной, что на Аглаю напала, не баловали.
Сполз юноша водный с постели широкой, оборачиваться себе заказал, набросил покрывало плащом длинным, широким, укутался, к окну отошел, замолчал.
– Я буду просить совет собраться, – Ярый тоже поднялся, одежду измятую оправил. – Постарайся вспомнить что-нибудь. Про человека пришлого будут спрашивать. Что он тут делает?
– Гость мой, – хозяин озерный огрызнулся, зубы показал, выщерил. – Опять запретишь? Сам, помнится, давеча говорил, коли попрошу за кого, дозволишь, пропустишь. Так вот прошу за царевича Иоанна. Пусть остается.
Ярый кулаки сжал, до боли, до крови первой, под ногтями выступившей. И рад бы разозлиться, да из него вчерашняя ночь словно силы выкачала, выпила, как из костра того синего. Пустота, апатия расширилась, обреченность в подруги взяла, за руку привела. Промолчал страж, голову опустивши, вспоминает, какими глазами их царевич вчера провожал.
– Коли хочешь ты, дозволю, – глухо, горестно река отвечает, – вреда пусть только не причинит. Если рад ты будешь, то пусть станет так. Слово мое верное!
За ручку дверную ажурную, перламутром речным украшенную, страж успел уже взяться, обернулся озеро, в спину смотрит пристально, боится спросить. Коль слово верное, отчего нарушил его? Отчего утаивал, обманывал полюбовника юного?
Скрипнула половица мраморная, ушел Ярый, а Янис так и промолчал, сызнова в глубину за окном вгляделся, узоры на руках поглаживая.
Иван не заснул той ночью, до зорьки первой, робкой, на лавке своей лежал, ворочался, василиска гладил, думу думал. Про обряд чувственный, про Янисъярви, луной одурманенного, про то, как пошло все не так, как задумано. Вспоминал, что Роман про батюшку рассказывал, какие ужасы тот видел. Да непонятно все, со вторых рук баяно. Кто его знает, может, и нет никаких совпадений, что дым черный клубящийся, тьма живая разумная похожими помстились.
Толчок внезапный Ивана чуть с лавки не сбросил, с полом едва не познакомил. Василиск под руку влез, пристраивается, глаза под пленочкой щурит, смотрит умильно. Вздохнул царевич, мол, вот и повод сыскался, встал, в горницу побрел, босыми ногами шлепает, царапины на груди затянувшиеся, зудящие почесывает. Шкаф холодильный послушно все для человека нужное выдал, потом пошипел, изморозью пофыркал, нашлось и мясо сырое для василиска. Так и сидели дальше за столом царевич да ящер, один лениво настойку сладкую на рябине потягивал, второй лапы вылизывал, мяса накушавшись от пуза.
Шаги первым василиск услышал, поднял голову, корона тень причудливую под ноги вошедшему бросила. Остановился Ярый, словно споткнулся, на пороге замер, переступить не решается. Только нерешительность та вовсе не от робости – опасается, что сорвется, а слово Янису дал ведь. Иван сощурился, на реку-стража смотрит, следы ночи бурной выискивает. Нет ничего, только одежда измятая, будто спал в ней аль бросал неаккуратно. Василиск зашипел, клыки острые показывая. Пленка глаза третья раздалась внезапно, зерно-зрачок светом мигнул. Показалось царевичу, что щелкнуло в комнате. Ярый тут же возле них оказался, единым движением василиска за шею обхватил, к полу мраморному мордой прижал, коленом спину придавил.
– Творишь ты что?! – Иоанн с лавки вскочил.
– Не смотри, отвернись покудова, – Ярый приказывает, с запястья широкого, крепкого браслет-цепочку стаскивает. – Василиск твой только что в пору взрослую вступил, силу набрал. Победа на кокатрисом толчок дала. Не хочу смертей лишних на совесть брать, без того проблем с тобой не оберешься.
Зверь когтями заскреб, силится вывернуться, получается плохо, силой не обделен воин водный. Захныкал ящер обиженно, хвостом стучит по полу.
– Успокойся, – твердо Яр сказал, голос вроде ровный, ан на животинку подействовал – притих, замер.
Цепочка удлинилась незаметно, на шею ящера взделась, чисто ошейник у собаки породистой. В кольцо сама по себе замкнулась, тускло засветилась. Страж василиска выпустил, руки брезгливо встряхнул, пальцами хрустнул. Ящер пугливо к полу припал, под стул Ивана шмыгнул, чуть не снес с царевичем вместе.
– Зачем? – Иоанн погладил зверюшку, кусочком мяса одарил. – На вас же взгляд не действует.
– Решил не жалеть живота своего? – Ярый губы поджал, руки на груди скрестил, на Ивана смотрит, как на дите неразумное, назойливое. – Он на тебя только мельком глянет, станет на дне озерном одной статуей больше. Привязанность не спасет, не псина чай тебе. Он не выбирает, на кого смотреть, пока еще научится взглядом управлять, а без матери – навряд ли.
Нахмурился царевич, сообразил, что впросак попал. За пару дней всего освоился в миру колдовском, забыл – гость он тут, причем незваный. Колечко да воля добрая хозяина озерного ему защита. Но вида не подает, храбрится, плечи расправил, приосанился.
Ярый за стол сел, ноги в сапогах исцарапанных вытянул.
– Откуда ж ты такой, царевич Иоанн, взялся? Зачем пришел? Чего пытаешь? – спросил спокойно, только то спокойствие Ивана жгло хуже железа.
– Пришел из терема царского, – в тон Иоанн отвечает, позу ту же принимает, на лавке откинувшись. – Янисъярви гостем принял. Пошто спрашиваешь, как будто право имеешь?
Зарядил-изогнул бровь серебряную Ярый, дивится наглости человека, понять пытается, что с озером его связывает.
– Право имею, – страж руку протянул, сверкнуло меж пальцами, гулом, перекатами речными отдалось от стен. – Охраняю я места эти, от людей заказанные. Посему и спрашиваю – зачем ты здесь?
– Снова отвечаю – гостем пришел, покудова мил буду хозяину озерному, навещать буду, приходить.
– Мил, говоришь? – Ярый улыбнулся недобро, опасно. – Держись от него подальше, мой тебе совет. Не то водица – она коварная да ревнивая, булькнуть не успеешь, сгинешь.
– Это ты мне угрожаешь, что ли? – Иван смеется нахально, скалится. – Аль не вода, а ты ревнуешь, никак в толк не возьму. Не видел я тебя за эти дни ни разу, не слышал имени твоего от Янисъярви. Обида заела, теперь меня прогоняешь?
– Дурак ты, человек, – Ярый вспылил, поднялся порывисто. – Не лез бы, куда не просили тебя. Много ты понимаешь.
– Дак было б колдовство, – царевич плечами жмет, злость чужую видит, радуется, не так уж идеален воин речной, было б у них с озером все хорошо, ужо б по-другому вел себя, пустой ревностью не страдал, угроз пустых не творил, – а то любовь – она над всеми властна, не делится на миры запретные.
Ярый рот открыл ответить, да промолчал, кулаки сжал только. Стукнул каблуками подкованными, из горницы вышел. Царевич заулыбался довольно, соперника внезапного уев, настойки хлебнул, к Янису заглянуть решился.
Сидит озеро на постели не прибранной, обнажен, бледен, руки в темени стискивает, в окно смотрит. Волосы чернилами по покрывалу растеклись, зеленью играют.
– Утро доброе, Янисъярви, – Иван вполголоса молвил, порог не переступая.
Вздрогнул юноша водный, обернулся.
– Царевич? Ты тут зачем?
– Узнать хотел, как чувствуешь себя. Тревожился за тебя.
Озеро вдруг моргнул да в смехе истеричном зашелся, забился. Слезы по щекам размазывает, за бока хватается, остановиться не может.
– Благодарствую, царевич, – выдавил всхлипнул с перерывами. – Твоими молитвами.
Иван в затылке почесал, смутился, не знает, что делать. Дураком себя чувствует, но отвернуться не может. Завораживает его озеро, хоть в сознании, хоть без, обнаженный и подавно. Успокоился Янис, вздохнул глубоко. Ивана прогнал, велел в горнице подождать.