Ярый с Янисом переглянулись, Иван в камышах крякнул беззвучно, рот успел себе зажать.
– Да будет вам прошлое поминать, – Ветреница мужчин журит, меж ними встает, одеяньем белым, газовым трепещет. – Коль уверен ты, что не Навьины дети припожаловали, так и нечего спор вести. Межмирье дыханием мальчика опалило, али сам обиду великую не смог удержать – теменью проступило, – про то уже не наша правда. Пусть страж разбирается, да ты сам присмотри. Совет не нужен.
Каменный гость стоит, не шевелится, все так же головой качает. То ли не верит словам, то ли согласен – кто ж его, каменюку, поймет. Не вмешивается – и то славно.
– Были еще случаи странные? – маска орлиная к Ярому повернулась. – Что еще случалось, виделось? Спать кто плохо стал?
Ярый головой качает, про Аглаю не вспоминает. Огневик подошел близко, глазами полыхает. Смотрит, будто душу пытается увидеть. Насквозь просветить. Янис прижался к спине реки, дышит горячо меж лопаток, вздрагивает. Набычился, насупился Ярый, готов отпор стихии огненной дать, коли задумал что недоброе.
– Ссорились? – строго спрашивает Огневик, руки за спину пряча, будто учитель суровый.
Молчит река, щурится.
– Значит, ссорились, – смешок сквозь маску алую пробился. – Значит, сами разберетесь. Не след воину с подопечными ругаться, тешиться. Запретить бы связь любую, да только все равно глупо это.
– Не тебе поучать молодых, – вдруг каменный засмеялся, заухал. – Сам вспыхиваешь, только повод дай. Идемте, раз не Навья пришел, здесь делать больше нечего. Водника то забота, боль головная, мигренная. А мне своих дел хватает. Давеча гнездо василисков мертвое нашел, людьми разоренное. Вот это – беда. А милые как поссорились, так и помирятся. Стражи тварей не пропустят.
– Согласна с братом моим, – Ветреница вспорхнула, над Милым зависла, только ветер пряди длинные ворошит, сушит да белую косу заплетает. – Коли заново что случится – зовите, не мешкайте, дважды мир не рвется так коротко, скоро. А покудова прощайте. Ярый, присматривай лучше за тем, кто тебе доверен. Янисъярви, зеркало на месте?
Озеро с трудом руки разжал, отступил от стража. Кивает меленько, глаза прячет. Иоанн палец себе до крови прокусил, за юношу водного тревожась, отца ругая. Хорошо еще, что успел вовремя, вернул артефакт озеру. А ну как сейчас бы проверяли, а комнатка потайная у озера в спальне пустая оказалась бы. У людей головы бы страж непутевый лишился, что в мире колдовском наказанием значится – представить страшно.
Закружилась Ветреница, дымком-туманом истаяла. Перышки белые запорхали, на воде остались кружком малым, чисто облачко с небес упало. Следом Огневик костром взметнулся, искрами малыми рассеялся. Камень попросту в землю ушел. Расступилась сырая, мягкая, в себя приняла, укрыла.
Водник по голове Милого погладил, сам вдруг рябью водной подернулся. Поплыл силуэт, потускнел. Мутнеет одеяние синее, болотной зеленью затягивается. Маска изошла туманом сизым, оставив лицо открытым. Костистые скулы, глаза глубокие, потемневшие, губы тонкие, бескровные, в полосу узкую сжатые. В косе веточки взялись, чисто продирался сквозь подлесок густой. Иван выругался, не сдержался. Видел он этого «путника», колечко от него получил.
Ярый вздохнул глубоко, руку свободную с кинжала снял, сам не заметил, как взялся. Янисъярви к ключику подошел, рядом сел, на колени притянул, баюкать начал. Совета озеро опасался, Водника одного – не так. Своя стихия, родная, она защитит, поймет.
– Ну что, дети, доигрались, – журит обоих Водник, на реку искоса поглядывая. – Что сумели справиться – хвалю, про человека не рассказали – молодцы. Не след Совету такое знать, рассердятся.
– А ты откуда проведал? – Ярый нахмурился заново, ладонь на плечо озера положил в жесте защитном, неосознанном.
Дернулся в сторону Янис, зашипел.
– Нечего штаны мочить, царевич, вылезай, – крикнул Водник громко, рукой поманил.
Послушный Иван, не перечит, самому интересно. Вон оно, как дело повернулось: считал, что случай свел, ан если сам мир колдовской его позвал, так и оставаться можно дольше.
– Все я ведаю, Ярый, что в воде творится, аль забыл? – Водник усмехается, губы кривит, не размыкает. – А что, царевич, цело ли мое колечко? Дочка не зря просила тебе подарить?
Иван показал духу палец с ободком витым, камешком многоцветным. Средний бы показал, да совесть не позволяет, неволит.
– Так вот почему его стражи не видели, – Ярый морщится недовольно, не одобряет. – Что ж, царевич, молчал о том?
– Не твоего ума дело, – огрызнулся Иван зло. – Коли меня пригласили, пропустили, то смирись и не цепляйся. А то как колючка репейная. Я тебе под ногами не мешаюсь, подсобить чутка тоже сумел. Что теперь обиды упреками закрываешь?
– Тихо, тихо, дети, – Водник расхохотался. – Надобно ключика вашего умыть водицей светлой. Чай знаешь, где ее добыть, Яр?
Янис слушает, Милого по голове гладит, плащ сдвинулся, край узора на чешуе показал.
Ярый складку поправил незаметно, от глаз разводы морозные, черные укрыл. Кивает хмуро, знает, где искать нужное, да только без радости ему то знание.
– Потому и человек вам нужен, – Водник продолжил, на Ивана пальцем тонким показал, ногтем острым ткнул. – Светлая-то водица дюже любит смертность человеческую, сама в руки пойдет. Только покажи ему.
– На дно озера пропустить человека? – Ярый переспрашивает, недоволен больно.
– Приказы мои оспариваешь? – Водник лукаво бровь приподнял, на духов водных, обнявшихся, глянул. – Без водицы светлой долго ключик не протянет. Съедает его досада изнутри горькая… обидел ты его, Янис, крепко обидел. Полюбовнику запретил приходить, а сам человека привечаешь.
Понурился хозяин озерный, голову повесил, молчит виновато. Лес зашумел, оживая, водица заплескала. Ключики старшие вынырнуть осмелились, ближе подступать не решаются.
– Ну-ну, не бери в головушку. Пройдет все, образуется. Ярый покажет, где воду взять. Умоешь, вылечишь ключика своего. Отпоишь по капле. А там и вернется все на круги своя. К полнолунию следующему образуется.
Сказал и исчез внезапно, только круги по воде пошли.
– Где воду брать? – Иван быка за рога схватить попытался, на Ярого напирает, про штаны свои мокрые не вспоминает.
– Уймись, человек, покудова, – страж-река отмахивается, Янисов взгляд поймать пытается. – Успеется.
– Почему? – озеро спрашивает, упорно голову наклоняя. – Почему не сказал про меня? Узоры навьины…
Притих царевич, сам задумался.
– Развоплотят, – сквозь зубы Ярый цедит. – Коли Навью так боятся, то не задумаются, вмиг уничтожат следы его. Хорошо, Водник отговорил, отвел. Попробуем Милого отпоить, вернусь. Глядишь, и с тебя сойдет темнота проступившая. Носи пока заколку лунную, в человеческом облике не разглядят авось.
Молчит Янис, не знает, говорить что. Вина омывает, изнутри подтачивает. Выходит, как не поворачивай, не рассматривай, его вина, что ключик Милый с теменью связался. Его обида на неверность Ярову бедой для притоков обернулась. Отпустить, забыть надобно. Жить дальше продолжать, соседями простыми стать, коль под дланью реки сторожевой им существовать.
– А где вода, о которой Водник ваш говорил? – Иван комара жирного прихлопнул, сам встрепенулся. – Чем я могу помочь, сказывайте? Сидеть невмоготу уже.
Хотел ответить Ярый, да не успел. Вскинулось озеро ревниво, зазвенело водой в чаше земляной, заволновало кувшинки, попрятало бутоны. Камыш хищно зашипел, зашелестел.
– Здравы будьте, – гость нежданный-негаданный из леса вышел, к озеру подходить не торопится, оглядывается удивленно.
Хрусталь с Колокольчиком вмиг за хозяина встали, прижались. Чуют своего, да чужого одновременно. Янисъярви глазами зло сверкнул, взглядом, чисто плетью, Ярого ожег. Иван таким хозяина озерного лишь однажды видел, когда тот на него бросился. Гостя рассматривает, не поймет причины. Стоит перед ними юноша, коса зеленая, до пояса, на плече лежит. Тонкий, бледный, как все водные духи царевичем виденные, в тунику легкую, серебром расшитую одет. За плечом Баловник мнется, на хозяина не смотреть старается. Келпи у опушки принюхиваются, переступают бесшумно.