– Янисъярви? – Иван озеро встряхнул легонько, разбудить попытался. – Яни?
– Не зови меня так, – пробурчал озеро недовольно, натужно, через силу глаза открывая, подняться пытаясь. – Не посмотрю, что Водник тебя одарил, прогоню.
Иван смеется, ворчанию не верит, за языком впредь следить обещает. Про себя радуется, что не спешит из рук уходить озеро, лежит, дышит тяжело, жарко.
– Кошмар приснился? – шепотом Иван спросил, рискнул – погладил Яниса по спине, косу в руке взвесил, по ладони пропустил.
– Приснился, – вздыхает юноша водный, с трудом отгоняя виденье.
В нем он в воде по пояс стоял, льдом скованный, застывший. Холод вверх карабкался, вымораживал. И тянулись по льду жилы черные, кровь по ним бежала алая, быстрая. Яниса сторонилась, шарахалась, не давала к теплу ее подобраться, напитаться. И вроде не делали с ним ничего ужасного, да только ощущение, что выжигает его изнутри холодом пугало до дрожи в коленях. Благодарен был озеро Ивану, но не сказал того вслух.
Лежали они вчетвером тихонько. Двое молчали, третий спал. Василиск вздыхал да ерзал, норовил ладонь Яниса носом подпихнуть, гладить себя заставить, будто кошка домашняя.
– Позволь рядом остаться? – Иван попросил и осекся тут же.
Отстранился, отпрянул Янис, руки царевича разжал, сел.
– Комната твоя недалече, оставайся, – хмыкнул криво и ушел в горницу.
Пока суд да дело, день на убыль перевалил. Солнышко яростно лес кусало, в воде отражалось, парило. Жители озерные, кроме ключей придонных, лучам не радовались, прятались. Пожжет солнце лютое кожу нежную, останется от мавок да огоньков одно воспоминание. Даже келпи к свету дневному привычные затаились в тине густой, носов на сушу не кажут, не бегают по поляне густотравной.
Иван покликал Колокольчика, спросил про лук давешний. Ключик принес, отдал, просил только Янису не показывать, не расстраивать. А почему – объяснить отказался. Пробовал царевич выспросить, что озеро с рекой объединяет, отмолчался и в этот раз Колокольчик, только прямо сказал не лезть в ту историю. Не затянулись, видно, раны душевные. Иван кивнул понятливо, сделал вид, что со скуки спрашивал, не важно оно ему, то знание. Ключ хмыкнул в сторону. Не слепые, чай, духи водные, чтоб человек их за нос водить пытался. Хотел было Иван в терем наведаться, да на завтра сие занятие отложил – не поспеет до заката обещанного, за водицей некого будет отправить. Потому остался на берегу сидючи, вечера поджидаючи. Ждан вынырнул, чуть лучи силой ослабли, тени длиннее стали. Василиска гладил, рыбой свежей кормил, сюсюкался. У него все царевич потихоньку и выспросил. Про Яниса да Ярого, про ссору их острую, перечную, про противостояние после. А как узнал, кто виноват, так и вовсе возмутился, воспылал негодованием. За всю жизнь свою царевич никому не обещался, свободен был во взглядах своих и поведении, потому как ни к кому сердце не тянуло, слова заветные на язык не просились. Не давал обещаний, держать не приходилось, но считал царевич, что ежели своим кого назовет, верность хранить ему или ей будет до гробовой доски. Ждан плечиками пожимает на слова Ивановы, кудрями встряхивает. Ему и без обещаний с Чаро хорошо, а нет Чаро, так еще кто найдется.
Янис из комнаты не выходил, лежал рядом с Милым, наблюдал за лицом спокойным, косу ему заплетал, отводил пряди мешающие. Напевал колыбельную, что давным-давно подслушал где-то, прощения просил, обещал никогда не обижать больше. Тьма на чешуе как живая свивалась, меняла завитки и лианы, переползала с чешуйки на чешуйку. Не смотрел на руки Янис, страшился. Решение принял, коль не оправится Милый – уйдет юноша с берега, навсегда в воде растворится, единым с озером станет.
– Янис? – Колокольчик заглянул, ветер с собой принес, запах вечера, цветами напоенный. – Поднимешься? Я с Милом побуду, присмотрю.
Озеро головой качнул, положил голову на руки сложенные, сам на полу остался.
– Не хочу, не сегодня.
Не стал ключ перечить, рядом пристроился, обнял покрепче. Темени язык шевельнулся, пальцы его лизнул, примеривается, приноравливается. Отпихнул Колокольчика Янис, вскочил порывисто. Волосы в узел сгреб, заколку с силой воткнул, едва до крови не порезавшись. Истаяла чешуя, на коже человеческой ни следа от темноты не оставило. Спряталась, притаилась.
– Не касайся меня, – нервно пальцы заламывает, просит озеро, отступая подальше от ключа. – Не след еще вам от меня заразиться. Не ходите в дом, не спускайтесь. Нужен буду – зовите по имени, появлюсь.
Послушался не сразу Колокольчик, убедить попытался, что не боятся они опасности теменной, готовы рядом быть. Заупрямился Янис, упросил одного его с Милом оставить, сказать, сообщить, когда водицу добудут. Вернулся ключик наверх расстроенный, брату тихо все пересказал, поведал. Стали думать, да ничего не решили. По всему выходит, ждать надо водицу светлую, о хорошем думать, надежду лелеять, взращивать.
Вечер тяжелый к земле припал, солнце пригасил, за горизонт закатил, спрятал. Замолкли птицы дневные, ночные напротив распеваются, голоса пробуют. Иван все жданки съел, на сухари перешел. Васенька в дом юркнул, к Янису под бок забрался. Зверька не стал гнать озеро, авось василиску нипочем зараза теневая. Царевич круги в одиночестве наматывал, на духов,на ветвях рассевшихся, косился, не подходил. Топнул келпи, заржал. Поднялся из озера белый табун. За ним черный жеребец Ярого выступает, ушами прядает. Ведет всадник в поводе еще одного – тонконогого, длиннохвостого конька водного. Грива в землю, кольцами крупными завивается, копыта поблескивают. Седла нет, сбруи тоже.
– Садись, – хмуро Ярый бросил, – да держись крепче. Не лесом, протоками пойдем. Упадешь, руки отпустишь – навечно под землей останешься.
– Ты смеешься надо мной, что ли? – Иван коня гладит, примеривается.
Шкура лоснящаяся гладкая, скользкая, пойдет в галоп, долго не удержаться. Хороший наездник царевич, да только, чай, не мальчишка на деревне, без седла ездить не приучен.
Ярый молчит, не улыбается даже. Лицо бесстрастное, не живое, не глядит ни на кого, в сторону дома перламутрового не поворачивается даже.
– Забирайся, человек, не робей, – и насмешка не проскользнула, лишь холодная отстраненная усталость. – Он не сбросит, сам не сглупишь – сидеть останешься. Гриву крепче на кулак намотай да не отпускай, что бы ни происходило. Страх – твой враг великий. Испугаешься – быть тебе подземником.
– Вот еще, чего удумал, – ворчит про себя царевич, шею сильную оглаживая, по крупу коня водного хлопая. Косится на него лошак глазом синим, нервно приплясывает, но не отходит, зубов не показывает. – Не дождется, не упаду.
Подпрыгнул, на спину забрался, уселся поудобнее. Удивляется царевич – спина лошака покатая, ан не сползаешь никуда, ногами конь перебирает, плавно седока несет, не раскачивает. Хлопнула ветка влажно, свистнула, в круп врезалась. Иван в гриву вцепился, приготовился – сейчас даст козла келпи, с испугу припустит, куда глаза глядят. Не тут-то было. Медленно уши прижал конь водный, морду поворотил, всхрапнул вопросительно. Губу верхнюю задрал, язык обидчику показывает. Восхитился Иван выдержке, промеж ушей скакуна почесал, похвалил негромко.
Свистнул Ярый, на дыбы жеребца поднял. Копыта в воду с плеском опустились, шагом келпи черный пошел, до груди бурун поднял, всадника по колено макнул. Царевич оробел слегка. Шутка ли, под воду на лошаке-течении спуститься. Всхрапнул конь под ним, юзом пошел, недовольный, ноги высоко поднимая. Взял себя в руки царевич, вспомнил, что бояться заказано.
Озеро расступилось, обняла водица холодная. По ногам вверх пошла, до пояса обхватила, по грудь и уже сразу по шею. Задержал дыхание Иван, размышляет, что не спросил про дыхание. Как справиться под водо… Ухнул келпи, сомкнулась поверхность. Иван только булькнуть успел. Ветка водорослей по лицу хлестнула, дыхание запасенное выбила. Пузырьки запрыгали, защекотали проказливо, вверх устремились. Не удержать, не втянуть обратно. Но не давит водица, в нос не лезет, в горло не струится. Словно воздух вокруг задержался. Впереди сквозь марево темное силуэт всадника виден. Прижался Ярый к шее коня, понукает коленями, быстрее идти заставляет. Чувствует Иван течение, а под собой движения не замечает. Плавно келпи идет, будто по суше иноходец заморский скачет. Дно промелькнуло, за ним тоннель темный, плотный, низкий. Мрак кромешный по бокам клубился, прохладой касался. Мимо течения проходили, словно змеи проскальзывали, все как один – холодные, быстрые. А заденешь – искорки в животе рождают, щекотку, и свежестью лопаются. Испить бы такой водицы, усталость как рукой бы сняло. Ничего страшного не видит царевич, исправно головой крутит, внимает. Очертания причудливые, то гора встанет поодаль, то словно корабль странный парусный проскользит. Там рыба огромная, пучеглазая из норы высунулась, ртом широко повела, за корягу зубьями зацепилась. Там змея водная, кою в книгах видывал царевич в детстве, проплыла. Толщиной в дуб хороший, где только прячется, что не видывали ее рыбаки здешние, только в легендах рассказывали, из уст в уста передавали. Черная, в переливах зеленых, змея мимо прошла, глазами-точками выпуклыми посмотрела. Иван рот открыл, завороженный, смотрит, моргнуть боится. Сверкнуло серебром. Плеть узкая взвилась молнией, перед носом узким, треугольным щелкнула, ветвью хлестнула. Отвернулась гадина, отпрянула, кольцами тугими свилась, пасть раззявила, клыки ядовитые показав. Сызнова плеть щелкнула – под водой звук глухой, смазанный, ан в ушах гул поднялся. Царевич в шею коня уткнулся лбом холодным, зажмурился, силится руки не разжимать, уши не прикрывать. Помнит наказ Ярого. Страж-река кругом коня обвел, змею отогнал. Хлыст свернул, на пояс вздел – кольцо серебряное светится, мерцает. На царевича пристально взглянул, спросил что-то, не разобрать. Кивнул сам себе, велел дальше вперед за ним следовать.