Надо бы водника расспросить, выведать тихонько, что он думает. Старый дух водный, болотами да трясиной ведает, потому часто Болотником зовут его, хранит много артефактов в топях смертельных, в бочагах глубоких, бездонных.
– А надо ли, хороший мой? – вдруг шепнуло над ухом, по плечам легкой лаской прошлось.
Вскочил Янис с постели развороченной, в стену спиной ударился, вскрикнул болезненно. Пуста опочивальня. Мавки скрылись, ушли, нет никого. По спине, по чешуйкам вдоль позвонков-камешков холодном скользнуло, мягкой прохладной лапкой погладило.
– Сам не ведаешь, какова сила твоя, озеро студеное. Не одним волосом долгим, чай, славен, м?
Сглотнул Янис, в стену вцепился, спиной прижался.
– Кто ты? – спросил неуверенно, со страхом, опаскою.
Стена крепкая, монолитная, шевельнулась. Будто кто занавеску отдернул, тронуло. Отскочил Янис, споткнулся, на кровать упал, ноги поджал. Мрамор узорчатый рябью собрался, вздохнул, на один удар сердечный силуэт показал.
– Не бойся, озеро, – смеется голос ласковый, – не обижу тебя.
– Почему не показываешься? – шепотом Янис вновь спрашивает.
– Рано еще, славный, рано. Солнышко высоко, для духов неласково. Потерпи до вечера, познакомимся, увидимся.
Вновь стена содрогнулась, с потолка водица закапала: прозрачное озеро, светлое, а капли набухают темные, густые, точно деготь вязкие. Скатились вниз, след-борозду оставили и сгинули, будто не было. Выждал Янис, с собой справился, с постели сполз бесшумно, к двери прокрался, на себя потянул пальцами непослушными. Не поддалась дверца перламутровая, не дрогнула. Василиск с той стороны заскребся, зашипел зло. К дому Янис прислушался, поманил. Молчание откликнулось, не чувствует хозяин мрамора живого, не откликается на его зов камень.
– Ярый! – в голос позвал озеро, на окно оборачиваясь – мирная картина за ним простирается, живет спокойно: водоросли колышутся, рыбки плавают. Сом старый мимо проскользнул, хвостом махнул.
На имя свое страж всегда откликался, приходил. Исправно нес службу, даже обиженным будучи – отзывался. Нынче тишина в комнате лишь сгустилась, придавила чисто периной взбитой, двойной, плотной.
– Яр? – повторил озеро неуверенно, слыша свой голос ломкий, ощущая пустоту сосущую в груди.
Нет отклика, лишь смех легкий, далекий. То ли чудится, то ли впрямь витает.
– Не зови, мой хороший, не старайся, – шепот вернулся. – Спи покудова, отдыхай.
Налились веки тяжестью, ресницы неподъемными стали. Подкосились ноги, колени подогнулись. Как был возле дверей замкнутых озеро, там на пол узорчатый осел, скорчился, коса длинная рядом легла, свернулась. Сон непреодолимый навалился, погасил сознание трепещущее, страх отодвинул, хмарь сладкую вместо него принес, укутал.
Расступилась стена в комнату, зеркало открыла. Черным-черен воздух дымный, раскатами, молниями бесшумными росчерки проскакивают, в клубок тугой свиваются, раскручиваются смерчем малым, воронкой жадной. Соткали из темноты силуэт мужской, худощавый: вместо глаз – провалы, вместо рта – дыра кривая. Руки-змеи длинные, форму меняют, извиваются, ноги – столпы прямые, подпирают, переступают тяжело. Голова неровная, плети-волосы ниже пояса свисают, вьются, рассеиваются на концах, расходятся. Походкой рваной, кособокой существо из комнаты шагнуло в опочивальню, зеркала щупальца за собой потянуло. Склонилось над Янисом спящим. Смотрит дырами пустыми, скалится, ухмыляется.
– Спи, славный, спи, – шепот струится нежный, культя дымная по косе тугой озеро гладит. – Большие планы на тебя, огромные. Маленький лучик куда богаче может отмерить силушки, нежели весь совет колдовской. Я скоро приду.
Смех неживой, морозный в стекле звоном отозвался. Рассеялся силуэт мрачный, разлетелся дымом плотным, расползся по комнате да так и замер, недвижимый.
Ждет, когда его срок настанет.
========== Навья ==========
У ворот белокаменных царевича приметили раньше, чем конь ретивый домчал. В терем гонца послали быстроногого, поперек всадника по узким улочкам успел, добежал. Весть радостную на ухо кому надо шепнул, передал. Во дворе широком челядь собралась, Гавр с Николом в сторонке стоят, Милу за руку держат, не лезут поперед. Бояре поодаль бородами качают одобрительно. Как же, вернулся блудный сынок царский. Пусть и встал на ноги Матвей, ан все же с наследником спокойнее, грызни меж родами не будет, корону делить не станут. Покой, он завсегда войны дороже. А на самом крыльце резном, в тени навеса спрятавшись, Роман стоит, руки на груди скрестивши, внимательно за всадником мрачным наблюдает.
Иван как толпу увидел, чуть назад не поворотил: отвык за короткое время от людей шумных, гомона хозяйственного. У озера все больше лес шумел, вода плескалась, тишина живая. А тут девки в голос судачат, парни перекликаются, собаки брешут, да где-то куры квохчут.
Спешился царевич, приближенным кивнул, знак тайный подал – мол, позже поговорим, вижу вас, но не могу тотчас же подойти. На бояр и вовсе не взглянул, по ступенькам взошел, остановился, с Романом поравнявшись.
– Пороть бы тебя, царевич, – тяжело Роман молвил, ан в глазах искорки радостные замерцали, складка у губ смешливая взялась, брови расслабились облегченно, – да поздно уже.
Иван усмехнулся, ближе шагнул, обнял цыгана крепко, лбом в плечо уткнулся, сгорбился. Уютно ему в мозолистых руках этих, с детства знакомых. Чаще матери, рано ушедшей в мир навьин, Роман его обнимал, лелеял, истории по вечерам рассказывал, учил, воспитывал.
– Я обещал вернуться, – ухмыльнулся царевич, вздыхая глубоко. – Что отец? Все ли в порядке?
– Да как сказать, идем, – Роман в терем подтолкнул сына царского, сам вошел, увлек в покои свои. – Пойдешь к нему, говори мало, про озеро не рассказывай. Убедил я его, что ты по своим делам за девкой красной умчался, загулял.
Царевич, хоть и был не в себе, расхохотался звонко, мимо кресла мягкого на пол усаживаясь. Романа напугал, да отмахнулся только.
– Все ты меня как дите неразумное отчитываешь, – кое-как глаза утерши, Иоанн сказал. – Опекаешь. Защищаешь. Своих бы детей тебе, Роман, да только все упрямишься. Отец вышел бы… не чета моему.
– Родителей не выбирают, царевич. Ан грех тебе на отца жаловаться – вырастил тебя, выкормил, не запрещал ничего. Что стряслось с тобой, что приключилось? Не узнаю тебя, другим стал.
Пожал Иван плечами. Что говорить-то толком и не знает, в двух-то словах разве все опишешь, поведаешь.
– Позволь, отца проведаю, коли примет, и все расскажу.
Цыган сызнова нахмурился, кивнул. Пока царевич умывался, переодевался, молча его рассматривал, детали малые подмечая. Синяки новые, отметины от порезов старые, зажившие. А боле всего – задумчивость мрачную, тяжелое бремя на плечах невидимое.
Матвей сына принял, пожурил сурово. Предупредил Роман перед дверями покоев царских, что не помнит государь истории с зеркалом али вид делает умело. Напрямую спросишь – хмурится, плечами пожимает, вскользь – и вовсе не заметит, мимо ушей пропустит. В комнатку тайную не заходил опосля ни разу, книгами старинными не интересовался, оберег колдовской, дареный, не надевал. Потому рассказал Иван отцу историю выдуманную, цыганом намеченную, да так, по канве, без романтики. Прощения попросил, обещал впредь не пропадать внезапно, за ум взяться, делами государственными начать заниматься. Равнодушно Матвей отпрыска взглядом смерил, ухмыльнулся неприятно.
– Коли так, Иван, принимайся за дело. Послов созови, за стол усади да вызнай, которая из девиц королевских в пору брачную вошла, к которой свататься.