Видит Навья, что удивлен хозяин озерный, не знает, что дальше спрашивать. Дрожит под ним, замирает. Тонким звоном отзывается дом его, силится туманные объятья темени скинуть, помочь своему хозяину, но не выходит. Крепко опутан, заперт.
– Расскажу тебе легенду старинную, сказку забытую. Как решился один из совета на дело великое, правое. Дать живым с мертвыми видеться в один день положенный, чтобы не забывали друг друга, грустью темень не множили. Долго другие духи противились, как же, им удобно пугать людей, смущать умы да души, власть свою утверждая. Ан если расскажут ушедшие, что нет ничего страшного в мире загробном, то какая ж это власть? Но потом сами поняли, что лучше так будет, миру легче. Стали думать, у природы позволения выспрашивать. Смирилась матушка, показала, надоумила. Создали мы впятером зеркало особое, хитрое, что проход могло держать, пропускать души в мир верхний.
– Ты обманул их, – Янис перебивает, терпеть не в силах касания легкие, откровенные.
Словно за рассказом забывшись, Навья рук своих не контролирует, не ведает, что творят они. Хмыкнул хозяин мира нижнего, душ ушедших покровитель, рассмеялся. Темень послушная вздыбилась, волосы его ветром взметнула, растрепала.
– О нет, хороший мой, не обманывал. Все как есть рассказывал, надоумливал. Только не слушали меня, не понимали. Каждый считал, что он будет главнее, ссорились, козни строили. А темень любит распри, обиды да слова резкие. Росла, множилась, поглощала. Покуда все четверо под ее сень не встали. Тогда раскололась дорожка намеченная, разорвала мир. Хлынули через прореху чудовища голодные, душ поперед успевшие. Стали рвать, жрать да смерть сеять. Я не всемогущий, знаешь ли, всех не удержал, с теменью не справился, сам едва не захлебнулся. Испугался совет, вновь к матери единой обратился, как поправить содеянное. Она ответила…
Помрачнел Навья, брови черные нахмурил, губы полные сжал так, что цвет потеряли, белесыми стали. Прильнул к Янису тесно, ногтями по ребрам провел, очертил, следы оставил.
– Знаешь, что совет придумал, озеро? Не зна-а-а-ешь. Они всю темень свою собрали, в меня перевели, а потом в мир нижний выпихнули и заперли. Зеркало, что помочь мне должно было, ключом от темницы стало. Крепким запором. Думал я, исчерпает силу, ан перехитрили меня и в этом. Тебя приставили. Ты зеркало не охраняешь, питаешь. Синим пламенем наполняешь, силы ему даешь неисчерпаемые.
Поцелуи укусами обернулись, ранили. Янис застонал глухо, выгибаясь. Страшно озеру и странно. Страшно от слов Навьиных, от власти его давящей, от темени вокруг клубами вьющейся, леденящей. А странно, потому что отзывается внутри что-то на слова эти, на прикосновения жесткие, неосторожные. Не кажется Навь чужим, пришлым, но и родным не назовешь. Что ложь в его словах, что правда, как проверить?
– Пусти меня, – озеро просит. – Ошибаешься ты насчет зеркала колдовского. Не хозяин я ему, не питаю. Редко к нему прикасаюсь, стараюсь стороной обходить.
Ресницы Навья опустил на вдох один, губу верхнюю вздернул, оскалился. На руках и шее разводы темные проступили, столь густые, что и тела под ними молочного не видно, все в сплошных вьюнах теменных.
– Отпущу, конечно. На тебя ли зло держать, коль не виноват ты в ни в чем. Дите ты малое, неразумное. Живешь, не знаешь ни о чем. Лишь услугу окажи мне крохотную, Янис. Единственную…
Поднялся Навья, навис над озером распростертым.
– Прими меня раз по доброй воле, когда луна высоко над деревьями полная стоит. Избавлю тогда тебя от привязи зеркальной, сможешь сам себе путь выбирать, свободным стать. Ты же не знаешь вкус ее, свободы этой. Живешь тут взаперти, никуда не ходишь, кроме мавок своих да ключей никого не ведаешь. Мир огромен, озеро, колдовской мир. Течениями да перекатами, путями подземными далеко уйти можно, до моря великого, до песков пустынных.
– На что мне те пески? – сглотнул Янис тяжело горечью, отворачивается, в глаза черные, в провалы, в бездну смотреть боится. – Никогда не помышлял о путешествиях далеких, мне и здесь хорошо.
– Хорошо ли, озеро? – Навья ниже наклоняется, шепчет прямо в губы – волосы шелковые по плечам скользят Янисовым, холодят. – Ты подумай, каково теперь станет. Совет добреньким не будет, когда узнает, что зеркало всему виной, человек тобой допущенный. Ты думаешь, почему к тебе людей не пускают? Боятся, что вред тебе нанесут? Как бы не так. Боятся, что сам ты поймешь, что не просто так у зеркала находишься. Помнишь, как до него через преграды дотянулся, хоть и плохо тебе было? До самого терема, за версты дальние. И ведь не принеси тебе царевич беспутный артефакт обратно, сгубил бы терем царский со всей челядью. Помнишь? Сила в тебе великая, да только не пользуешься ею. Все по реке своей страдаешь. Понравился вкус плети серебряной?
Ладонь ледяная под спину Яниса скользнула, по рубцам прошлась, погладила. Выгнулся озеро, крови своей запах почувствовал.
– Сказать, что так стража твоего рассердило? – вниз Навья заскользил по телу хозяина озерного, остановился, в ладонь взял, наклонился низко, языком провел, след влажный оставил. – От пламени синего ты питаешь ключи свои, сам несешь его частицу, зеркалу передаешь. И любовников своих не обижаешь. Река ведь первым был? Всех он ухажеров отвадил, да? Делиться не захотел. А теперь подумай, озеро, откуда у царя простого, человека смертного, сила взялась меня дозваться, зеркало разбудить? Сколько ты отдал ему на ложе? М? Сколько ты отдал реке-стражу по воле собственной, власть над собой вручив, пообещавшись?
– Неправда! – запальчиво Янис выкрикнул, встать попытался.
– Что неправда, хороший мой? – Навья говорит с паузами, целует, губами ласкает, отклика добивается. – Зачем он от тебя тогда отказался? Все просто. Ты же ласковый, доверчивый… вкусный… Сам придешь, рассчитывает, только поманит, вернешься, простишь все. Без тебя трудно сейчас стражу будет, заново своими силами реку приструнить придется. Из берегов выйдет, артачиться начнет.
Дышит тяжко Янис, тело против воли откликается, слишком уж умелые ласки дарит темени хозяин.
– Не веришь мне покудова – не верь. Не тороплю тебя, не неволю. Сам все поймешь, увидишь. До лунного стояния далеко еще, поговорим о многом. Покажу тебе зеркало иное, тебя иного покажу.
Замолчал Навья, ртом жадным прильнул. Сжал зубы Янис, зажмурился, ан все равно противиться не выходит. Куда там его выдержке, против уменья и жажды, коль даже закрыться нечем. Сглотнул Навья все, что подарено было, поднялся, дымом рассыпался, вновь собрался. Четче силуэт стал, насыщеннее. Тьма послушная сама тиски разжала, освободила озеро, к хозяину потянулась, обвила.
– Вернусь вскорости, милый, – отступает Навь к зеркалу, машет на прощанье. – Ты уж сделай милость, сразу не рассказывай, что я в гостях у тебя. Понаблюдай за избранником твоим, за советом. Чай, встревожили их мои зверюшки, рядом остаются. Покажется тебе, что правы они, а я тебе неправду сказал – сам уйду, в зеркале останусь. Защиту новую ставлю, не взыщи. Именем моим будет запечатана, зови.
Молвил напоследок неразборчивое и исчез. Зеркало взвизгнуло обиженно, звоном долгим прокатилось и затихло, успокоилось, задремало привычно. Опустошенный Янис остался лежать, а как силы вернулись, вскочил, прочь из дома бросился, едва одеться успел. Ночь на исходе зорьку кликала, росу рассыпала, ветер прогнала. Тих лес, тихо озеро, огни в камышах прячет.
Сова ухнула, вздрогнуть заставила. Заволновался Янис, оглядывается нервно, от шорохов шарахается. Страшно озерному хозяину, страшно так сильно, что голоса нет, не позвать никого, не спрятаться. Мысли путаются, вопросы роятся, слова Навьины звучат, не отпускают. Нет веры им, но есть сомнение. Душит, комком поперек горла стоит, мешает, царапает.
Вдруг светом синим всплеснуло, со дна выметнулось. Чаровник верхом на берег выбрался, оглядывается тревожно. Заметил Яниса, скорее спешился, к нему подбежал.