– Ночи, Янис, ты почему не спишь, не отдыхаешь? – спрашивает, а сам глазами шарит, выискивает что-то.
– Кошмар привиделся, – озеро отвечает невнятно, от ручья отступая.
Огляделся страж, прислушался да ближе подошел, зашептал.
– Побудь дома, Янис, неладно у нас. Табун разыгрался, течения от рук отбились, лютуют. Ярый к морю двинулся, вернется к утру полному. Смотрю, тихо у тебя, спокойно. Дальше помчусь. Зови, коли что.
Вскочил в седло, келпи поворотил, исчез в воде озерной, а Янис так и сел. Взбунтовалась река? Свистнул громко озеро, ладонь в воду окунул. Зорька розовым шкуру окрасила, пока келпи вброд до мелководья дошел, на берег вспрыгнул, перед хозяином склонился низенько, хвостом да гривой росу собирая. Осторожно забрался на спину сильную Янис, на ухо мохнатое настороженное шепнул. Пошел келпи рысью осторожной, на манер коня заморского, иноходного: ноги попеременно переставляет, старается седока не трясти, не раскачивать. Сквозь лес просыпающийся скоро домчал, застыл на пригорке высоком. Смотрит Янис, глазам не верит. Вздыблены волны речные, шумит, полноводится, словно весна сейчас вешняя, снега таять только начали. Берега много откушено течением быстрым, затоплено. Уже к мосту дальнему подбирается, еще немного и снесет крепи. Досюда долетает, как рокочет, огрызается. Чуть дальше, вокруг дома Ярого взвесь водная висит, пена клубится, радугой на первые лучи солнечные отзывается. Ржание громкое, сердитое над равниной далеко слышно, огрызаются келпи-течения, злятся, на свободу гулять, бегать просятся.
– Не верю все равно, – озеро шепчет, гриву белоснежную в пальцах комкая.
Повернул лошадь, через лес в сторону другую устремился. Туда, где чаща раздавалась, сквозь нее и еще дальше, к болоту обширному, топкому, опасному.
Замедляется келпи, идет, упрямится. Не любят течения свободные вязкой трясины, кочек упругих, кореньями глубоко уходящих. Солнышко встало, потянулось, когда Янис на краю топи кобылу остановил.
– Ой, Янис, здравствуй, – девочка пригожая с кочки встала, сарафан зеленый отряхнула, косицу куцую поправила, сбила на бок больше. – В гости ты? Тятю позвать?
Улыбнулся озеро через силу, на землю спрыгнул, пригладил кудряшки Ладе.
– Здравствуй, славница, покличь, будь добра. Переговорить мне с ним надобно.
– А огонечек подаришь? – улыбается девочка проказливо, кончик языка розового показывает.
– Подарю, – озеро ладони сложил, подул в них, меж пальцами высветилось зеленоватым. – Держи.
Выпорхнул огонек озерный малый, засуетился, замигал, на свету почти невидимый. Покружил, полетал промеж хозяйских волос растрепанных да к девочке подлетел, застыл. Подождал, пока ладошки детские его обнимут бережно, притих, задремал.
– Спасибо, Янис, добрый ты, – Ладушка улыбается – да как сиганет внезапно с кочки прямо в бочаг темный, только брызги тучей, веером.
Всхрапнул келпи удивленно, носом в воду сунулся, расфыркался.
– Пошто пожаловал, хозяин озерный? – болотник седой возник внезапно, стряхнул с балахона ветки, травинки налипшие, на кочку, дочкой оставленную, уселся, руки костлявые на коленях сложил, пальцы переплел. – Выглядишь плохо. Тебе б полежать, спину заживить толком, чай серебра поцелуи острые не сразу затягиваются. Реку рядом с собой держи, и ему польза, и тебе скорое выздоровление.
– Страж занят покамест, – озеро отвернулся, – течения унимает.
– О, – водник с усмешкой бровь вздернул, подбородок острый потер, усмешку пряча. – Неужто перестарался, больше отдал, чем взял у тебя? Так зачем явился, озеро? Чем помочь тебе могу?
– Я зеркало спрашивал, – Янис не торопится, не знает теперь, что и говорить. – От него темень тянется, от него силой питается.
– Так-так-так, – водник поднялся, ладони потирает, щурится недобро. – И как же ты, Янис, зеркало спросил, что то тайну открыло, темень показало?
– Приказал – меня послушалось. Темень от Навьи идет, стелется, проход ищет. Не Межмирье тогда открывалось, Навья это был, его рук дело.
Ладушка из-за кустика малого вышла, чистое платьице тесемкой витой подпоясала, рядом присела, смотрит с любопытством, глазенки зеленые таращит.
– Неужто думаешь, что мы Навью бы неспознали? – смеется, каркает водник. – Будет тебе, Янис. Понимаю, что ссора обидная покоя не дает, да только полноте. Зеркало тебе подчиняется, потому что силу твою пьет. Вот и боится, что тебя отберут у него, поток перекроют. Шалит, балуется. Возвращайся домой, поспи, с мавками поиграй, с ключами потешься. Ярого в гости пригласи, ему силы понадобятся, скоро дождь придет, реку держать надобно. Да и озера затопит, везде поспеть стражу придется.
Зубами скрипнул Янис, разозлился. Кулаки сжал, лицо исказилось.
– Совсем за безмозглого, глупого меня держишь? – вызверился озеро яростно, зашипел низко.
– Да дите ты и есть неразумное, – смеется водник, искоса поглядывает. – Обиделся на глупость – эка невидаль, страж озеро охраняемое в постели приветил, – отомстил, людей натаскал, хоть царь тот, хоть Ванька, сын его. Колечко-то я ему вздел, чтоб лишнего от тебя не набрался, пламень синий не для людей встает, загорается. Надеялся, что надоест тебе быстро игрушка новая, так и вышло. Теперь что придумал? Навья. Навья в нижнем мире сидит лет сколько и дальше будет, покудова путь ему наверх заказан. Твое дело малое – за зеркалом смотри, чужих не пускай да силой делись со стражем.
Промолчал озеро, не попрощавшись, на келпи вскочил, подальше от болот ринулся. Смех издевательский, сухой, кряхтящий в спину летит, жалит. Пусть плеть колдовская следы оставила, силы выпила, ан насмешка подобная кусает сильнее, ранит глубже, следов видимых не оставляет, занозы глубоко под кожей сидят.
– Не жалко тебе Яниса, тятенька? – Ладушка вздохнула грустно, на колени к воднику забралась, за косу ухватилась.
– Жалко, милая, – улыбается дух болотный, личину, что платье, меняя. – Да только выбора у меня нет.
Фыркнула Лада, глазенки синие сощурила, огонек из-за пазухи выудила, от света солнечного прикрыла.
Как домой вернулся, Янис не помнил, отпустил кобылу белую, сам под навес ивовый забрался, лег под ветвями, вверх глядит, в листву живую, шелестящую, пытается осмыслить, себя уговорить, что неважно все, неверно понято, перевернуто. Как бы ни старался слова Навьи от себя гнать, на водника не обижаться да про Ярого не думать, ан все одно возвращается. Тоска в другое чувство переплавляется, ширится. Уже не обида это, не каприз мимолетный, кипучий, который, дай срок, паром изойдет, выветрится. Осознание, что до этого жилось легко и просто, а потом кто-то занавесь ивовую отодвинул, отдернул, и показалось солнце слишком ярким, неопрятным, вода ледяной, неприветливой, а сам хозяин ненужным. Аль еще хуже – нужен, да только как силы источник, не сам по себе. Никогда не задумывался об этом Янис, никогда не подозревал, что всего лишь часть зеркала… не самая лучшая, видать, часть.
Ключи старшие, Колокольчик да Хрусталь, как почуяли, хозяина настроение уловили, на бережок выбрались, хоть и не любители яркого солнышка пекущего. Отмахнулся было озеро от них, да куда там, улеглись рядом, обняли, молчат, сопят нарочито.
– Наладится все, Янис, – Колокольчик на ухо шепнул, носом потерся.
– Мы всегда с тобой будем, – вторит ему Хрусталь, дыханием теплым обвевает, ластится. – Не грусти, все будет хорошо. Помиритесь. Янис, ты…
– Хватит, – взвился озеро, руки от себя отпихнул, прочь ушел.
Недоуменно переглянулись ключи. Не понимают, какая муха хозяина укусила, но следовать не смеют, боятся, еще больше разозлится. Сели поодаль у берега, и на глубину не спускаются, и на сушу не выходят.
В камышах Янис улегся, спрятался. Водица озерная с разговорами не лезла, плескала едва слышно, ласкалась. Целовала плечи, мокрой рубахой облепленные, волосы расчесывала, вокруг кувшинок обвивала, ряски мелким цветочками украшала. Шептала на ухо негромко.
– Хочешь, покажу тебе сад свой?
Янис под воду целиком ушел, когда понял, чей голос ласковый слышит, чье присутствие незримое рядом почувствовал. Но рот помимо воли сам открылся: