– Странно, что он вернулся, – Роман, как все успокоились, к себе по традиции сына царского увел, велел прибрать в чулане и на кухне, царю про пустяк строжайше запретил говорить, докладывать.
Василиск за ними как привязанный побежал, все норовил Ивана в ногу рогами боднуть. Потом и вовсе на сапоги улегся, глаза пленочкой закрыл и дремать вознамерился.
– Мы же с тобой нашли его в тот раз, – Иван руками развел, сам удивляется, помнит, как василиск к Янису льнул, хвостом за ним ходил и спать в ногах постели озера укладывался. – Может, не ужился, как и я.
– Не думаю, – Роман к василиску руку протянул, да тут же отдернул, когда у пальцев самых клюв роговой щелкнул. – Нашел я, где твой отец его держал. Драпать должен быть звереныш отсюда со всех ног и никогда не возвращаться. К тому же людей он не жалует, духи больше… по душе.
– Случилось что, считаешь? – засуетился Иван, с места вскочил, кругами заходил.
– Видать, да. Надо бы проверить. Кольцо твое двоих выведет к озеру-то?
– Не знаю, за руку могу тебя держать.
Быстро сбегал Иван, одежду сменил, перстень заветный достал, на руку надел. Сваливается безделушка, дразнится, никак не хочет прощать Ивана. Помнит, что снять хотел, ушел.
Понадеялся царевич на авось: до леса они верхом доскачут, а там уговорит упрямца Иван, расскажет, что надо ему к озеру попасть. Пустит…
Роман молча стремя царскому сыну придержал, василиска подсадил к нему ловко. Сам верхом вспрыгнул, от земли взмыл, как привык еще в ранней юности. Тучи следовали за двумя всадниками по пятам, за собой тащили грозу-буран грохочущий. У леса кони заупрямились, идти дальше отказывались, гривами трясли, ржали тревожно. Иван первым на землю пыльную, нагретую соскочил, в карман за кольцом полез, позвал мысленно. Неохотно в артефакте искорки зажглись слабые, но артачится перстень обиженный, все равно с пальца соскальзывает.
– Дайкось, – Роман перстенек на ладонь положил, осмотрел со всех сторон, зашептал что-то едва слышно.
А потом уверенно на палец безымянный надел, на руку левую, встряхнул. Село как влитое колечко заговоренное, Водником дареное. Насупился Иван, обида детская, глупая всколыхнулась. Но вздохнул лишь царевич, не спорить же, не за тем ехали. Тропинка послушная сама под ноги цыгану выкатилась, Ивана не приметила. Шагнул мимо в ковыль густой, траву сочную. Роман споро обернулся, за плечо царевича цапнул, за руку крепко взял, за собой повел. Удивляется про себя, как старательно прячет лес озеро в этот раз. С царем не так было. Там как приглашал кто. И дорога была шире, тропинкой потерянной не казалась, и деревья выше. Тут куда не поверни – лапник стоит забором глухим, расходится неохотно, продираться сквозь него приходится. Василиск по пятам семенит, вперед не бежит, надолго не отстает. Покурлыкивает жалобно, к земле брюхом белесым припадает.
Иван тоже на лес дивился, вслух не произносил, звуком неосторожным спугнуть боялся. Вот и поляна знакомая, скос высокий, до озера прямой ход. Остановился Роман, руку царевича сжал сильнее. Ящер назад попятился, зашипел зло, испугано.
– Что же это? – во все глаза царевич смотрит, поверить не может, щиплет себя украдкой.
Мутится воздух вокруг озера, как пузырь мыльный, только не радугой – темной чернотой плывет, движется, небо заслоняет.
Грома раскаты разорвали тишину напряженную, капли первые упали, застучали. Ливень хлынул, полил, жадно духоту поедая, воздух наполняя запахом грозы и земли мокрой.
– Янис? – против воли собственной Иван позвал, руку Романову выпустил, вперед шагнул. Дрогнула стена темная, то ли дождя, то ли зова испугалась, поддалась, раскололась.
– Стой, Иван! – Роман едва удержать поспел, помешать ближе подойти царевичу безрассудному.
Ему, не очарованному, тревогой другой снедаемому, картина предстала иная, не призрачная. Помнит он озеро, светом лунным умытое, хоть и не приветливое, ан красивое, живое. Теперь будто выцвела трава вокруг, хоть до осени еще далече было, поблекла. Ива склонилась тяжело, вот-вот сломается, плети-ветки свесила обреченно. Камыш поломанный, растрепанный, осока и вовсе слегла, в воду уткнулась, горбится остовами пожелтевшими. По поверхности зеркальной, недвижимой пленка плывет слюдяная, черная, рвется местами, тянется, вязкая, словно в болоте грязь-топь густая. А по краям терновый куст шипастый разросся, стеной поляну озерную обнял, от леса закрыл, ни войти, ни выйти.
– Стой, – повторил цыган уверенно, ладонь на глаза Ивану кладя, нажимая с силой, чтоб ободок от кольца отпечатался. – А теперь смотри.
Царевич рот раскрыл в ужасе, слова растерял.
– Что случилось, – прошептал он сорванно, терновые кусты разглядывая. – Янис? Он… это все Навья, уверен я! Подобраться бы поближе, посмотреть, убедиться.
– Нельзя покудова. Не пройдем, – цыган пыл царевича охолонул, покачал головой с сомнением.
Опытный охотник, он видел, что тропок нет сквозь кусты терновые, плотные, только прорубать проход. Ан нечем, да и вряд ли тот, кто заслон сей выращивал, питал, позволит, глаза закроет на своеволие подобное. Ливень бросался вниз, не жалеючи, хлестал из стороны в сторону, тучами клубился, наседал. Ветер рвал деревья, расшатывал, клочьями крону вытрепывал. А терновник шипастый не шелохнулся ни разу, листком не повел, ни единым стеблем не пригнулся. Капли от него отскакивали, шипели, паром исходили.
Роман, кольцом оберегаемый, первым заметил, как из тумана плотного соткались две фигуры человеческие. Длинноволосые, худые, знакомые с виду. В ту ночь злополучную, когда царь на озере оставался, юноши эти с его людьми сидели, у костра смеялись, истории рассказывали.
– Колокольчик, Хрусталь! – Иван, как пришлых разглядел, к ним Романа потянул.
Василиск на месте остался, зашипел беззвучно, спину сгорбил.
– Вечера доброго, царевич, – странно отстранённым голосом ровным Колокольчик поздоровался, не кивнул, не улыбнулся приветливо. – Зачем вернулся? Не ждали тебя здесь.
– Что с Янисом? – запальчиво Иван спрашивает, на плечо Хрусталю руку кладя, да тут же отдергивая.
На ладони волдыри взялись, вспухли, кожа покраснела, чисто уголь раскаленный Иван подержал, выхватил.
– Все хорошо, царевич, – ключик покосился равнодушно, темень языком длинным шею его поцеловала, змеей-гадюкой хищной обвилась, обратно под рубашку тонкую полупрозрачную скользнула.
– Хочешь – сам убедись, – Колокольчик мертвенно улыбнулся, жестом приглашающим повел.
Заколыхалась изгородь колючая, стебли развернула, тропку малую открыла, протиснуться едва-едва.
– Не будем покой ваш нарушать, тревожить, – в беседу Роман вмешался, заступил дорогу узкую. – Зайдем в другой раз.
– Я помню тебя, друг царский, охотничий, – Хрусталь голову к плечу наклонил. – Мил про тебя рассказывал, как утешал его, советы давал.
– Верно, – цыган кивнул, отступая незаметно, царевича за собой таща. –Меня Романом кличут, передавай пожелания здоровья крепкого хозяину озерному.
– А что царь твой? – Колокольчик вдруг оскалился, зубы крепкие обнажив, взглядом безжизненным Романа с ног до головы смерив. – Здоров ли, аль… не очень?
– Государю приятно будет, что вы о нем печетесь. Извиниться хотел, да все с делами срочными не поспевает.
Промолчали ключи, отступили, растворились, расползлись дымком-туманом. Терновые стебли сомкнулись, стена вновь глухою, непролазною обернулась. Иван на землю сел, лицо потер, шею поскоблил, за волосы себя подергал, потянул от души. Роман окрест оглядывается.
– Зря я ушел, обиделся, – вдруг Иван сказал, горькая складка у губ залегла.
– Зря ты вернулся, – резко со стороны раздалось. – Но коль уж пришел, идем со мной, здесь не надо долго находиться. Теперь это небезопасно для духов даже, а для людей и подавно.