Из-за дерева развесистого страж серебряный выступил. Хмурый, осунувшийся, чисто обычный человек, горем подточенный, бессонницей мучимый.
– Ярый! – Иван на ноги вскочил. – Что случилось?! Почему…
– Не кричи так громко, человек. Уйдем подальше.
– Здравствуй, страж-река, – Роман поклонился с достоинством. – Не видит царевич всего, что происходит, артефакт отказался его принять повторно. Надобно помочь ему прозреть поскорее, чтоб сам все увидел. А то не переупрямим, а прав ты – уходить надобно, пока тьма, идущая с воды хрустальной, до нас не добралась.
Брови удивленно вскинул Ярый, однако перечить не стал: видит, серьезен человек незнакомый, седина не одна пришла, кудри украсила, в глазах черных мудрость и сдержанность светятся.
– Коли так, здрав будь, человек, – на Ивана страж покосился, хмыкнул криво, устало. – Не подумай лишнего, царевич, но на, надень кольцо речное. Оно не водника подарок сильный, но видеть мир, каким он для духов выглядит, сумеешь, сдюжишь. Голова станет кружиться али тошнота подкатит – сними, передохни. Не рад я тебе, но с роком спорить не возьмусь.
Протянул царевичу страж-река колечко простое, с виду обычное. Белый металл лунный, искорки рождает, переливается. Иван за подарок схватился, как за веревку утопающему брошенную, наскоро пальцем в него попал, к озеру обернулся и ругаться начал.
– Это все Навья! Не может быть просто обида.
– Навья, Навья, – Ярый на лес кивнул, откуда келпи морда выразительная просматривалась. – Идемте.
Привел на берег река гостей нежданных, под навесом на крыльцо пригласил, за стол каменный усадил. Сидят все трое, молчат, в гляделки играют, не знают, с чего начать, как к разговору серьезному подступиться. Чаро из дверей выглянул, на гостей покосился, обратно юркнул. Принес вина зеленого колдовского, на ягоде настоянного, чарки три малые, нефритовые, да закусь немудреную из водорослей речных и рыбы. Все поставил, на хозяина косой взгляд метнул, удалился.
Ярый щеку потер, вздохнул глубоко. Вино по чаркам разлил, гостям дорогим, названным подвинул. Выпили по первой, по второй следом, закашлялся царевич – крепкое вино, терпкое, на языке медом отзывается, ноткой горечи благородной горло щекочет.
– Неладное с Янисъярви приключилось, – Роман заговорил первым, на себя труд тяжкий принимая. – В том вина государя Матвея немалая. Исправлять поздно, нет силы больше в царе моем, выпило его зеркало, иссушило. Если Навья то был, значит, смерть Матвея уже близка. И извиняться поздно, не знаю, сожалеет ли он о содеянном – памяти лишился, не понимает, что было, что нет. Но если Навью выпустил… то не только существам колдовским беда грозит. Души ушедшие… они разницы не делают, кто перед ними. Выпьют и вся недолга.
– Правдивы слова твои, цыган. Недаром твой род всегда к природе-матушке ближе был, чем люди оседлые, в городах запертые. Только чем помочь сможешь, коли мы сами не ведаем, как к озеру подступиться. Совет, что ты, царевич, из кустов видел, пропал куда-то. Ни одна из стихий на зов не откликается, ответа не дает. То ли боятся с Навьей связываться, то ли с ним заодно, выжидают.
Роман вздох реки повторил. Знал не понаслышке, как сильные мира сего делают вид, что им все неведомо. Выжидают, куда чаша весов качнется, на ту сторону и выступают, аль удар исподтишка коварный наносят в момент последний. Сколько до этого момента погибнет – все равно.
– Надобно понять, что от озера Навья хочет, – запальчиво Иван вмешался. – Может, он его насильно удерживает, пытает, неволит. А мы тут сидим, рассуждаем. Вызволять надо!
– Остынь, – Роман на стража, скривившегося болезненно, глянул, Ивана осадил. – Не торопись. Не все мы знаем, кажется.
– Верно, не все, – Яр еще вина налил, чарке краям вровень, одним махом опрокинул, рот утер. – Янис по своей воле с ним сейчас остается, по своей воле и будет.
– Как по своей? – опешил царевич, цыган нахмурился сильнее, за трубкой потянулся, в пальцах ее закрутил, прикуривать не стал, дабы дымом не тревожить. – Быть того не может! Он же тебя любит… ну, то есть.
– Любит, – река спокойно согласился, кивнул даже. – Но он обижен был, когда Навья пришел. Я не знаю всего, есть только подозрение мое… Навья никогда не действует открыто. Он как змея подколодная – голову показывает в самую очередь крайнюю.
– Он его обманул, – цыган сказал уверенно, тоже к бутылке потянулся, выпил, крякнул, рукавом занюхал. – Если обманом соблазнил… озеро ваше, он очень красивый, но не только же за этим он нужен подземному повелителю? Что в нем особенного? Зеркало?
Ярый на цыгана смотрит пристально, на Иоанна взъерошенного косит. Открыться людям тяжело реке, к другому привыкшему. Никому страж не доверял, не верил, кроме ручьев своих. Янису– но не делился с ним тайнами своими, считая, что охранять должен нареченного. И от тайн этих в том числе. А теперь выбор есть: взять в союзники людей незнакомых, понадеяться на смертных, или одному остаться против силы темной, непонятной, чуждой.
– Зеркало – это часть Яниса, – решился страж, наконец. – Оно от него питается…
Прервал себя река на полуслове, прислушался, поморщился.
– Когда ж вы, люди, научитесь отвечать за тех, кого приручили, гнезда родного лишили. Чаро! Забери василиска, накорми, чтоб под ногами не путался.
Из травы корона роговая показалась, сам василиск на пузе полз, старался не выделяться, таился. Да разве от реки в доме его спрячешься? Волна негромко подползла, подтолкнула. Ручей на руки животинку испуганную поднял, клюв прищемил.
– Непоседливый какой, видать по дороге от вас отстал, но след не потерял, – ручей василиска прижал покрепче, в дом унес.
– Так что про зеркало? – цыган нить не упускает, к разговору возвращается. – Зачем зеркало Навье?
Ярый с места поднялся, руки сцепил, спиной к людям повернулся. На волны реки своей смотрит, слова подыскивает.
– Не знаю я многого, только когда Навья первый раз хотел тот и этот свет поженить, он проход открыл вечный, чтоб свободно могли души мир подземный покидать, Совет тоже не вмешался. Тогда они все за него были, а как поняли, что просчитались, сбежали, испугались. Али просто сил не было, когда темень вытеснили с себя, чтоб противостоять ему. Только Водник наперекор встал. Он создал зеркало отражающее и проход каким-то образом неведомым перекрыл, отразил, обратно в мир тот, откуда протянут был, повернул. Только сил много из него выпило, чуть не погиб. И… тогда решили, что озеро холодное, что проходом стать могло бы, станет теперь ключом запирающим. Так родился Янисъярви. Ему велено зеркало беречь, сторожить, при себе держать. Поэтому…
– Когда царь его украл, ему бы смерть грозила неминуемая, – Роман тоже встал, заходил: два шага туда, два обратно, ступает мягко, да и не скрипит ничего под ногой, пол каменный, узорчатый. – Поэтому так пугал истово. Только почему сам не пришел?
Внутри дома что-то грохнуло, покатилось, стеклянный звон из дверей вырвался, рассеялся.
– Я не пустил, – Ярый на перила оперся, только камень хрустнул жалобно, чисто ветка сухая. – Царь твой встревожил меня. Коли Янис начал искать знакомства с людьми, как страж его, должен был прекратить забаву эту. Не место людям в мире колдовском, да и запрещены ему связи любые.
– Посадили на поводок короткий? – Иван вызверился. – А тебе он не отказывает, потому что страж ты его? И охранять в противном случае не будешь?
– Уймись, человек, – река рыкнул. – Не собираюсь тебе жизнь свою рассказывать. Хочешь помочь – слушай, нет – не держу тебя. Кольцо до опушки проводит, а там сам путь найдешь.
Вспылил царевич, выругался, на ноги вскочил, но как на стену каменную, неколебимую, наткнулся на взгляд Романа осуждающий. Приуныл сразу же, спесь мигом спала, дураком малолетним себя почувствовал. Не время ссор ревнивых да стычек молодецких. Не о том печься надобно.
– Хорошо, ясно прошлое, – цыган остановился, руки на плечи царевича положил, сжал крепко, на месте удерживает, давит. – Что дальше? Янис и зеркало едины, но чем это Навье поможет? Проще убить хозяина озерного, зеркало себе забрать, сызнова проход-дорогу открыть.