– Доброй ночи, хороший мой, – Навья рядом соткался из язычков дымных, ладонь открытую на живот Яниса положил, приласкал.
Глаз не открывая, улыбнулся хозяин озерный, потянулся к любовнику темному, поцелуя требуя. Губы прохладные Навьины прикасались легко, невесомо, убаюкивали больше, чем страсть распаляли.
–Завтра полнолуние, милый, – Навья обнял Яниса, к себе привлек, по спине гладит, прижимает. – Совсем немного осталось.
– Хорошо, – озеро льнет послушно, с трудом слова подбирает.
Который день Янисъярви в забытьи туманном пребывал, мир воспринимал урывками. Сузилось для него все до хозяина душ ушедших, до голоса его, до рук и прикосновений. Не вспоминал про другое и других. Иногда смутно тревожило что-то, но Янис не мог вспомнить, что именно. Клевало в сознании, словно мешалось что-то неведомое, но стоило попытаться ухватить за хвост мысль ускользающую, тут же заволакивало все туманом, пеленой застило.
Навья легко по ноге озера провел, соскользнул ладонью осторожной меж бедер сведенных, задержался.
– Что будет после? – вдруг Янис спросил, глаза распахнув.
– Тишина будет после, – Навья ответил, целуя. – Как и сейчас, слышишь? Не будет волнений, трепета ненужного. Тишина и покой. Ни обид, ни переживаний. Ничего.
Вдруг вскинулся Навья, прислушивается, голову наклоняет. Колыхнулись, взволновались стены терновые. Зашелестели листьями мертвыми. Разорвался силуэт хозяина душ, темным облачком прочь метнулся, сквозь терновник просочился, встал в рост полный, волосы ветром треплет, чисто крылья ворона по воздуху вздымаются. Темень хищно оскалилась, к ногам его припала, обвила лодыжки. Пусто. До леса не видать никого, да и по первой кромке нет ни духа лесного, ни живого зверя какого. На траве потемневшей застывшей колоколец лежит фиолетовый, живой силой полный. Только сорванный, дрожит цветок под ветерка порывами, светится матово, сквозь ночь виднеется. Навья поднял опасливо, понюхал. Свистнул коротко. Из тьмы два кокатриса вынырнули, головами уродливыми повели. Приказ выслушали, бросились вперед. Лес прочесали, скоро обернулись. Ан ни с чем воротились птицеящеры Навьины.
– Ну что ж, посмотрим, – усмехнулся хозяин душ. – Завтра все закончится. Моя возьмет. Тогда и попрощаемся, любимый.
========== Темень ==========
В седмицу последнюю Иван, сын царский, все жданки съел без хлеба, терпежом оставшимся закусил, отчаяньем крепнущим запил. После пожара в библиотеке отцовской все затихло. Время словно застыло, замерло, неохотно секунды отмеряло в часах водных, что у реки в доме стояли. Капельки маленькие из одной чаши в другую проталкивались, как слезинки падали, за собой секунды тянули.
Ярый гостей терпел стойко, не разговаривал, все больше на воде время проводил. Лишь вечерами сумеречными, когда день уже ушел, а ночь еще на место свое не поспела, с Романом страж долгие разговоры вел. Иван не вмешивался. Думал царевич об озере, о хозяине его, о том, как оно все из шалости простой обернулось. Отца уже не подозревал – уверился, что не будь его мысли коварной время обмануть, не случилось бы ничего, вину полную отмерял, хоть и снедал червячок странный, мысль копошащаяся. Неспроста царь-государь к мысли этой пришел, надоумил кто-то, может, книга, а может, и нет. И себя заодно корил, что не разглядел в родителе червоточину гнилую, подточившую незаметно. Суровый нрав отца всегда мешал разговору нормальному, спокойному, ан негоже было наследнику забывать о долге, о своих развлечениях только печься, заботиться.
Ручьи попеременно вахту несли, дозором озеро на почтительном расстоянии обходили, к протокам не совались. Ирро эхо отпускал, дак оно тяжко возвращалось, дребезжало, к стене живой боялось подступаться. В лесу проплешины стали появляться, чисто гарь взялась на листах зеленых. Поляны черные животных отпугивали, духов губили, коли по неосторожности к месту отравленному прикасались.
Из совета никто не появлялся. Дивился Иван, ерепенился. Ярый только плечами жал. Коли правду сказал Водник, и хранители к бою готовились, надежду последнюю на исход хороший отринув, то не до мелочей им сейчас лесных. Сам Водник не показывался, вестей не приносил. Но всегда где-то рядом обретался. То хламида его силуэтом мелькнет на тропке, то коса седая длинная в ветвях блеснет.
В утро последнее перед полнолунием солнышко неохотно вставало, облака пушистые раздвигало. Иван на камне сидел у реки, за табуном наблюдал. Плюхнула рядом водица, встрепенулся царевич, поворотился. Девочка кудрявая в сарафанчике зеленом улыбнулась, колокольчик протянула.
– Здравствуй, Ладушка, – Иван про себя дух перевел, руку от кинжала на поясе убрал, сызнова присел. – В гости пришла? Али по делу?
Спрашивает, а сам удивляется, как Водник одну малявку отпускать не боится. Сам присматривает, аль взаправду девочка одинешенька ходит, темени не опасается. Колокольцы в руках маленьких позванивают, будто и не живые вовсе.
– Просто так, – Лада улыбается, глазенки серые жмурит, в зеленые меняет. – Скучно дома сидеть. И тятя уже пришел, а все никак не дает поиграть с ним.
Иван девочку по кудряшкам мягким непослушным гладит, понимает, как ребятенку может скучно одной-то быть. Не видел детей больше царевич, а Воднику поди хлопот хватает, с дочкой некогда все время возиться.
Ладушка беззаботная на колени царевичу забралась, купает цветы в воде, песенку напевает. Иван вздохнул, смирился. Наклонилась Лада низко, чуть в воду головенкой не нырнула. Иван поскорее девочку придержал за плечики худенькие. Распались кудри цвета пшеницы спелой, увидел Иван на шейке тонкой стрелу-копье золотую, на коже нежной проступающую. Будто солнышко пометило, на девочке след оставило.
Лада меж тем за палец его ухватилась, кольцо рассматривает.
– Красивое, – протянула Ладушка. – Слабенькое только. Прежнее, тятино, куда дел? Потерял?
– Подарил, – замялся Иван с ответом, да в последний момент вывернулся, краем глаза заметил, как Роман к ним от дома идет, поспешает.
Мрачный цыган, да он такой всегда теперь. Не до веселья, куда уж.
– Здравствуй, славница, – Роман на корточки присел, девочке леденец дал, откуда достал только.
Конфету Ладушка взяла, в кармашек спрятала, есть не стала. Не человек, сладости ей не интересны, а вот поиграться да на свет посмотреть сквозь сахар цветной – это запросто.
– О, колечко! – девочка проворно Романа за палец цапнула, погладила камень туманный. – Ты ему обещался?
– Что? – царевич сам чуть в воду не свалился, на Романа в ужасе уставился.
Цыган в усы ухмыльнулся, лукаво бровь приподнял. Мимо василиск прошмыгнул, в клюве тащил что-то большое. Отвлеклась Ладушка, про вопрос забыла. За зверенышем припустила.
– Есть новости какие? – Иван у Романа спрашивает, хотя и сам ответ знает.
Цыган руками развел. Какие новости, когда все и так уже известно, сыграно. Как сумерки на землю лягут, они все к озеру поспешат. А там, даст бог, что-то и получится. Лишь бы успеть до того, как костер в силу полную вступит, до того, как Янис передаст эту мощь Навье. Ярый против был, чтоб людей с собой тащить, но смог его Роман переубедить, уговорить, правоту свою доказать. Не лишними будут любые помощники.
Чаро из воды вырос, встал, как на твердь земную. Доспех обуглен, серебром не сияет. Изможден ручей, едва на ногах держится, шатается, чисто пьяный.
– Что? – Иван, позабывши, руку протянул, помочь хотел из воды выбраться.
Чаровник жест оценил, кивнул небрежно, доспех отпустил, на копье потускневшее тяжело оперся. Из реки не вышагнул, вода его питала. Раны глубокие на руках и ногах затягивала, боль снимала.
– Проход еще не открыт, а твари уже ринулись, – ручей вздохнул устало. – У протоков теперь два змея ходят, не видел никогда таких.
– Никто не ранен, не погиб ли? – Роман поднялся, в сторону дома речного глядит с тревогой, знает, что Ярый с ручьями ушел сегодня.