Иван стрелу положил, приладил, наизготовку лук тугой взял. Янис шевельнулся, всхлипнул, колени к груди потянул, глаза открыть попытался. Заволновалась темень пуще прежнего, заворчала, сызнова пасти раскрыла, плетьми потянулась. Шарит в пространстве, на барьер невидимый вокруг Навьи натыкается. Земля от Ладушки прорастает травой-муравой зеленой, в свете лунном серебристой. Цветочки малые, белые, что звездочки небесные, проклевываются, венчики раскрывают. Сам силуэт призрачный наливается, хоть и стоит Навья подобно статуе, моргает только редко, живым становится. Пузырится темень, бесится, воет на голоса разные. Из себя выплюнула сгусток, едва Ивана не задела. Роману на руку попало, прилипло намертво. Кромсает кожу человека, внутрь пытается залезть. Цыган с шеи крест рванул да приложил плотнее, зубы сжал от боли раската. Взвизгнула темень обиженно, прочь свалилась.
Янис на локоть привстал, на Яра глянул удивленно, спросить хотел что-то, да не смог. Река вздохнул облегченно – узнал его суженный, а дальше разберутся. Выжить бы только.
Котел варева черного вокруг собрался, стеной поднялся, в купол карабкается, силится сомкнуться. Ладушка щебечет, Навь оживляет. Вода в озеро стекает. Водник побледнел от напряжения, не так легко ему, как показывает, дается противостояние.
Ярый на Чаро ничком лежащего оглянулся. Едва вознамерилась темень в нем схорониться, вспыхнул ручей, в землю водой ушел, растворился. Последний из помощников речных развоплотился.
– Пусти меня к воде, – Янис прошептал почти беззвучно, выбраться попытался.
– У тебя не хватит сил, – Яр запротестовал.
– Пусти! Он не справится один, ты же чуешь.
Поднялся Ярый кое-как, юношу водного на руки подхватил. Навья обернулся, на движение среагировал, шаг сделал. Лада второй ручкой взялась, задержала. Янис в озеро окунулся, Яра вытолкнул. Разводы черные оставшиеся разом к нему ринулись, но засветился Янисъярви, силу занятую, костром дарованную, отдавая, чистую воду стягивая. Мгновение минуло, за ним другое. До пламени добралась серебристая лента светлая.
– Давай! – скомандовал Виз, разом все оставшееся отпуская.
Спустил Иван тетиву тугую, в пламя стрела серебряная угодила, в место верное. Вспух костер да и взорвался, лавиной силы чистой, природной, света лунного, всех на поляне разметав. Придавило темень к землице, в нее впитало насильно, в мир нижний уйти заставило. Попадали все бессознательные, что люди, что духи. Навья Ладу прикрыл, собой заслонил, на руки успев подхватить.
К утру самому, припозднившемуся, дождь пошел, застучал по земле израненной. От озера половина осталась, от поляны вокруг, от ив да от дома хозяйского – только головешки обугленные, ровной короткой травой покрытые. Темень рассосалась, впиталась. Часть в воздух ушла, часть в земле растворилась. Вода в озере очистилась, дно просвечивать стало. Пустое, безмолвное. Водоросли уцелевшие тонкими былинками трепыхались. Кувшинка одинокая лепестки раскрыла навстречу влаге небесной, в чашечку капли собрала, заволновалась.
В середине дня воздух сладким туманом наполнился, облаками низкими загустел, свился коконом плотным. Ветреница на траву опустилась, в руины дома зашла, осмотрелась. Отыскала зеркало в раме простой, деревянной, что под стеной погребено осталось. Разбита поверхность, трещинами разрослась, укрылась. Не отражает ничего. Кивнула сама себе хранительница, осколок малый отломила, в воду бросила. Остальное в землю закопала, разровняла холмик оставшийся. А потом веретеном обернулась ветряным, берег выгладила, ни трещинки не оставила, ни бугорка.
Следом Камень явился, валуны из земли достал, взгромоздил друг на друга аркой невысокой, крепкой. Дунул, ладонью заскорузлой погладил. Стали скалы обломки единым, монолитом цельным, неколебимым.
Огонь и вовсе заглянул на мгновение, кулак стиснул, дунул сквозь него. Искры во все стороны разлетелись алые. Цвет поменяли, на воду осели. Не погасли, колдовские, сызнова засияли светом голубым да зеленым, вокруг кувшинки свились, успокоились.
И снова пусто стало. Вечер приблизился, тучи прогнал, солнца лучи золотые выпустил. Птицы защебетали, лес вновь подступился, духов позвал. Олень крупный у кромки подлеска постоял нерешительно, ушами чуткими поводя, да к воде озерной спустился. Напился,по грудь окунулся.
Всколыхнулось озерцо, плеснуло. Чуть дальше забралось, чашу прежнюю заполняя. Из землицы у самой арки каменной, новорожденной, ключ забил студеный, цвета необычного, словно колокольцы лесные ему свои лепестки фиолетовые отдали. У запруды с кувшинкою водоворот малый возник, закрутился. От него водоросли закудрявились зеленые. Еще один источник влился в озеро, холод принес хрустальный.
– Как вина вчера перепил крепкого, с молодцами на конюшне, – Иван пожаловался, тряпицу мокрую на лбу меняя.
Роман, рядом сидючи на крылечке широком, на ступеньке верхней, усмехнулся в усы густые, трубку прикурил, дым ароматный выдохнул.
Ярый, у перил стоящий, на реку смурную, на табун понурившийся глядевший безрадостно, не обернулся, не ответил. Василиск у него в ногах сидел, точно кошка домашняя, спину сгорбив, хвостом длинным чешуйчатым лапы обвив. Чуял, что не до игр сейчас, присмирел, жался к стражу, его сапогом отпихивающему, курлыкал негромко.
Очнулись они втроем у озера исковерканного ближе к полудню. Роман сразу к Ивану кинулся, осмотрел, успокоился. Не пострадал почти царевич, только синяк да шишка на голове, царапин несколько. А Яр как поднялся, отвернулся от воды, ни словом не обмолвился. Ни ручьев у реки не осталось, ни возлюбленного. Последней вспышкой синей озеро всколыхнуло, растворился Янис в его сиянии, растекся водой бездушной.
Исчез Навья с Ладушкой, Виз с ними. Очнулись раньше, али еще что приключилось, цыган спрашивать не стал.
Ярый велел за собой идти, свистнул речным скакунам резвым, зная, что услышат его и отсюда, прибегут. Как понял Роман из объяснений скупых, неохотных – нельзя им к людям, покудова пламя синее не выветрится, не спадет. Частица его внутри каждого не выйдет. И впрямь – раны-царапины затягивались на глазах, хоть колдовской крови ни в цыгане, ни в сыне царском отродясь не водилось. У самой леса кромки, Ярый замер, на озеро глянул тоскливо, губы поджал.
Ночь упала коршуном, крылья развернула, звезды выгнала из укрытия. Луна встала, зазолотилась. Будто и не было вчера ничего.
– Здравы будьте, – Виз у порога остановился, улыбнулся привычно.
– Да уж твоими молитвами, – царевич огрызнулся. – Зачем пожаловал?
Водник поднялся спокойно, уселся поудобнее. Следом к домику приблизился еще один знакомец. Иван с места подорвался, не упал едва, не скатился, в ногах собственных запутавшись.
– Ты?!
– Не совсем, – Навья косу тугую, ниткой серебряной перевитую, через плечо на спину сбросил, хмыкнул лукаво.
Вроде тот самый душ хозяин, а вроде и изменилось что-то в нем. Глаза все те же – провалы черные, кожа бледная. Но не хватает чего-то, безумия запаха неуловимого.
– А Ладушка где? – Роман спрашивает, вид делает, что в порядке все; понимает цыган, что не просто так в гости пожаловали.
– Колокольчики рвет, – тут Иван рот разинул, на ответ ласковый, светлый. – Прибежит сейчас, никто жизни хозяйку не тронет. Заиграет же.
– Ничего не понимаю я, – царевич головой потряс, со стоном за нее же и схватился, поплыло все. – Как у вас ребенок может быть? Почему ты…
– Всему свое время, царевич, – Виз Навье руку протянул, рядом с собой усадил, к Яру оборотился. – Не гневись, река-страж, выхода иного не было. Расскажу апосля, коль послушаешь.
– А нужно тебе мое согласие? – Ярый плечами пожал, сел поодаль, плеть вызвал. – Сам догадываюсь, что коли выгода тебе нужна была, другими пришлось поступиться. Ан должен ты мне теперь, к ответу призову, будь уверен.