Опрокинулся Янис на пол ледяной, обнял себя руками, слезы удерживает. Да только не слушаются они, крупными алмазами на ресницах собираются, тонкими ручейками вниз по щекам бегут, губы соленым щекочут. Не могут они разговаривать с Ярым, не терпят друг друга, обида гложет. Не верил Янис ни слову реки неверной. А тот ревновал и не мог остановиться, яростью-гневом наливаясь раньше, чем успевал выяснить, что случилось.
Вода плескалась в оконце, серый свет небесный отражала. Стены не сверкали перламутром, бледной мутью окутавшись. Под настроение подходящее. Повернулся Янис, бутылку с бокалами увидел да пнул со злости посильнее. Упал сосуд тонкостенный, разбился, вино ароматное пролил. Лужа темная на пол белый наползла, сердцем кривым, насмешливым свернулась. Запах яблочный, морозный в нос ударил, защекотал сладостью да ноткой терпкой. На языке вкусом знакомым взялся. Янис глаза прикрыл, вдохнул полнее и вдруг замер, принюхавшись, чисто оленя почуявший.
– Что?! – в голос спросил он пустоту в спальне тихой, извернулся на живот, подтянулся.
Палец в вино окунул, на кончике когтя капля повисла. Сияет живой искрой, подмигивает, хоть и нет солнца, да огни потушены.
– Нет, только не это…
Янис – озеро заповедное, юное, неумелое, да только знания ему были даны великие, хоть силы большой не отмерено. В запахе густом почудилась юноше нотка жимолости, горечи полынной. Вчера не заметил, не обратил внимания, пропустил горчинку можжевеловую в напитке сладком, а сегодня на злостью чувства обостренные ударило явственно. Зелье колдовское, лесное. Ведь говорил Матвей, что с духами лесными водился. Травки особые смешивались при полной луне, настаивались, под землей зарытые. На духов влияли как снотворное или зелье приворотное. А то и все вместе. На водных – если знать меру верную по-другому действовали. Убаюкивали чувства, успокаивали да доверие поднимали. Не удивительно, что уступил Янис так легко, царя допустив до себя. Не в одном одиночестве да плохом настроении дело было, не в одной тоске и воспоминаниях.
Спохватился Янис, вскочил проворно, губу повторно утирая, ранку саднящую пережимая.
Волосы его змеями зашевелились, приподнялись, как водоросли плавучие. Волнами переходят, искры в прядях собираются. Чешуя разводами радужными засияла, глаза помутнели, налетом белесым покрылись, перламутром матовым. Развел руки широко озеро, пространство собой охватывая. Невидимой водой-волнами разлилось чутье колдовское, спешит перекатывается, уголки прощупывает. Вот толща озерная, сонная, вот берег зеленый, трава густая. Лес, опушка. Стена толстая, растущая вверх до самого неба. Живыми змейками-завитками ползет, по стволам карабкается. Не соврал Ярый, замкнул пространство. Да только не то Янис искал. След царский, яркий. Там, где ступала нога Матвея, искры синие мерцали. По ним вернулся в дом Янис, шепча беззвучно:
– Зачем? Зачем ты пришел? Что искал у меня? Ласки ли?
Кругами концентрическими, узором сложным ложилась сила озерная, словно гончая людская, вынюхивала. Искры синие множились на ступенях, путались в горнице первой, в спальне среди смятых покрывал рассыпались драгоценными звездами и… Хлопнул в ладоши Янисъярви, в себя приходя, оцепенение смаргивая. Взмахнул рукой, имя Ярого прошептав. Раскрылась стена в спальне, осела снежными переплетеньями, комнатку тайную показав, постамент без зеркала.
Упал на колени Янис, глаз с пустоты не сводя, уперся руками в пол, пальцы судорожно скрючились, мрамор белый царапая.
– Нет!!!
Вой низкий, животный из груди вырвавшийся, по комнате ветром-бурей прошелся, вынес стекла-зеркала, сотряс дрожью воду и землю. Испуганно притих лес, деревья замерли. Птицы врассыпную бросились, крича истошно, живность лесная прочь устремилась. Ветер всполошился, кроны пригнул. Гром отозвался, молния небо разрезала. Мелкий дождик вывернул подол, проливаясь ливнем ледяным.
Ярый, сбросивший доспех у дома, вздрогнул, назад обернулся. Сломались сурово сдвинутые брови, кулаки сжались, ладони когтями выпущенными уродуя, капли крови в траву роняя. Подумал река, что на него злится Янис. Отчаянным бессилием зов прокатившийся полон был до краев, тоской и гневом.
Чаровник, хозяина на порожке поджидающий, округлил глаза светлые, закусил ладони ребро. С ужасом прислушался, боясь, что поступил на сей раз неправильно, донеся на Яниса.
Всю дорогу государь молчал да хмурился, опасливо оборачивался. А как опушка леса показалась, расступились деревья-стражи, тропинка влилась в дорогу широкую, тракт объезженный, припустил коня галопом, успевай только. Роман наблюдал за ним внимательно, размышлял, что царь сделал. Не от ласки же озерной сбегал столь поспешно. Осуждал цыган государя, чуял, что добром не обернется задумка хитрая. Интуиция охотничьего тонкая, годами отточенная, не унималась, нашептывала. Непогода всадников замедлила, запутала. Пыль дорожную под ногами конскими в грязь густую смешала. Артачатся лошади, уши жмут, а все равно в галоп не хотят, на рыси тряской останавливаются. Не нравится им гроза с ливнем холодным.
Вскоре показался город белокаменный, стеной крепкой обнесенный. Уже поравнялись с воротами всадники, собаки залаяли радостно, как содрогнулась под ними твердь земная. Вой гулкий, на волчий непохожий, пронесся вместе с ветром. Вздыбил траву, испугал животных. Прошел волной, до сердца достав, сдавил и отпустил, осыпался горестным стоном.
Роман перекрестился, на царя зверем глянул. В терем высокий на правах друга близкого следом шагнул.
– С возвращением, государь, – поклонились прислужницы да слуги, в сени выбегая. Приняли у царя плащ промокший, корону походную.
Хотели в баньку сразу увести, умыть-пропарить. Огрызнулся царь зло, отослал прочь. Мрачен челом, смотрит в пол, к себе куртку скомканную прижимает, оберегает, словно сокровище хрупкое с собой привез от хозяина озерного. Идет прямиком в палаты свои, следы мокрые оставляя. По пятам за ним Роман следовал, молчал покудова. Не стоит слугам слышать лишнее, уши большие да языки длинные. Пустят сплетню – не оберешься последствий потом одно другого хлеще.
Отворил дверь в комнату-убежище царь, сам вошел, Романа пропустил. Щелкнул ключ, в замочной скважине провернувшись. Остановился Матвей, дышит тяжело, словно сам бежал всю дорогу от озера, а не на скакуне резком ехал.
– Что задумал ты, государь? – негромко спросил цыган, на «ты» дозволенное наедине переходя. – Что забрал у озера лесного?
Глубоко вздохнул царь, плечи размял – руки сведенные никак не хотят слушаться. Да вдруг рассмеялся раскатисто, голову запрокидывая.
– О, Роман, знал бы ты, как страшился я, что не получится. Как волновался, что не удастся юнца этого водного обвести вокруг пальца. Ан удача на моей стороне была. И зелье подействовало, и сам хозяин озерный в настроении был.
Баюкая сверток, чисто ребенка малого, рассказал царь о своих планах. О том, что знал про озеро и почему сокрыто оно от глаз людских, почему не сказал никому о планах, спугнуть боясь шанс невеликий. Но не почуяло колдовство охранное подвоха, пропустило. А там и Янисъярви сам в ловушку охотно зашел. Наивность да обида озера сыграли царю на руку, помогли-подсобили. Качал головой Роман, не одобряя. Но только царю все равно теперь стало. План его завершился успехом великим, достал он зеркало вещее, способное будущее да судьбу предсказывать. А коль умел тот, кто смотрел да спрашивал, так и поменять могло путь земной любого человека. Так книга говорила, да не одна, а несколько.
Осторожно развернув добычу, Матвей поставил раму, отодвинул подставочку малую, стащил куртку плотную да на пол отбросил. Зеркало матовым под покровом стало, не отражает ничего. Нахмурился царь, скорее книгу извлек из стола письменного, ящика потайного. Про Романа забыл словно, не гонит, внимания не обращает. Цыган застыл, наблюдает. Не знает, то ли останавливать царя, то ли хватать зеркало да бежать прочь, возвращать. Книг Роман не читал, да только легенды его народ издревле собирал. У костра сиживали, рассказывали. Артефактов колдовских, духам доверенных, избегать наказывалось, не прикасаться, не трогать. Не использовать, цену страшную не платить, зло в мир не выпускать. Роман и так и эдак прикидывал, губу до крови кусая, пальцы стискивая в замок крепкий.