— В честном соревновании так себя не ведут.
— Ликвидировали, — тяжело обронил Никки, думая вовсе не о поморниках или моевках.
При всей жизнерадостности детей, произраставшей по преимуществу из невежества и оптимизма, порой и на них накатывала некая тьма, в которой им на миг открывалось истинное их положение.
— Ник…
Она собиралась сказать, что боится, но не сказала. В сущности, об этом-то она и боялась сказать.
— …Как там твоя учеба?
— Меня от нее в сон кидает.
— А чем ты вообще занимаешься?
— Да ничем.
— Ничем?
— Ну, я не то чтобы чему-то учусь. Все больше книжки читаю.
— И на самом-то деле, — стыдливо прибавил он, — мне это нравится.
— А что за книжки?
— Г. Дж. Уэллс, Джулиан Хаксли и, знаешь, эти, — с доисторическими животными на картинках и схемами происхождения человека, вроде мексиканского кактуса. Дж. Эллиотт Смит, доктор Лоренц. Там есть комплект «Уидерби». И еще одна книжка про то, как озерные чайки высиживали вместо яиц жестянки от табака.
— Не понимаю, какое отношение книги про птиц имеют к гангстерам.
— Не про птиц, вообще про животный мир.
— А ведут они себя с тобой по-доброму?
— Да я и не знаю.
— Понимаешь, — пояснил он, — чаще всего они оставляют меня одного. Китаец приносит откуда-то книги, а старик только два раза ко мне и заглядывал.
Он обдумал свои впечатления, стараясь не упустить ничего, и добавил:
— Я для них вроде собаки.
— Как это?
— Ну, когда ты общаешься с Шутькой, тебе приходится говорить «Сидеть» или «Место», или «Гулять». А говорить ей: «Быть иль не быть. Вот в чем вопрос» — просто бессмысленно.
Однако Джуди по-прежнему оставалась в недоумении.
Никки заговорил с трудом, обдумывая то, что хотел сказать, и подыскивая нужные слова:
— Вот послушай. По-моему, он разучился разговаривать. Когда он беседует с Китайцем, то делает это на каком-то своем языке, которого нам не понять, как Шутьке не понять цитат из Шекспира. Поэтому, когда у него появляется необходимость сказать что-то, понятное для меня, ему приходится делать над собой усилие. Ему трудно втиснуть в слова все, что он имеет в виду, — так же как трудно засунуть в слово «гулять» фразу: «Не выйти ли нам с тобой побродить по полям?». Вот почему, если он что-нибудь и произносит, так это обычно афоризм или пословица — вообще что-то уже переполненное значением. Ты понимаешь?
— А что он тебе говорил?
— На самом-то деле ничего. Но два раза он кое-что написал.
Никки перекатился на спину и вытянул из кармана ночной рубахи два скомканных клочка бумаги размером примерно в четвертушку почтовой карточки каждый. На них изящным, имевшим в себе нечто греческое почерком было написано: «Гам. III. iv. 29.»и «Nescis, mi fili, quantilla prudentia mundus regatur». Над словами с учтивой предупредительностью были проставлены ударения.
— И отчего это он все время норовит изъясняться на латыни? — обиженно поинтересовалась Джуди.
— Я не думаю, что он нарочно. Если ближайшая по смыслу цитата — латинская, он пользуется ей, но существуй она на арабском или на тарабарском, или еще на каком-нибудь знакомом ему языке, так он на него бы и перешел. Я даже думаю, что он скорее предпочитает английский, — помнишь, как он сказал: «Не потратишься, не спохватишься», — только иногда на английском просто не удается найти ничего подходящего.
— А что эта фраза значит?
— Во время экзамена мне выдали латинский словарь, так что я сумел в ней разобраться. Более или менее так: «Ты и не ведаешь, сын мой, сколь малая мудрость потребна для управления миром».
— Ну, а это что значит?
— Не знаю. Я читал о глупости чаек, высиживающих жестянки изпод табака, и тут он вошел, встал против меня и принялся рассматривать. Ты понимаешь, Джуди, когда они молчат, это совсем не притворство, — просто они молчат и все. Он словно бы старался понять, о чем я думаю, — ну вот как мы стараемся понять, что думает Шутька, — а потом он попытался мне что-то такое внушить, как мы приказываем Шутьке: «Ищи». Он взглянул на книгу про чаек, взглянул на меня — и написал вот это. Может, он хотел сказать, что люди похожи на чаек, как ты считаешь?