— Ну?
— Это наша матреха! — горделиво поделился гигант.
— Ну?! Повезло вам. Красивая матреха. Я-то грешным делом подумал, что она нимфоманка.
Гигант пару-тройку секунд тупо пялился на меня, потом, сообразительный такой, расплылся в улыбке.
— Не-е! Она натуралка. Это она тебя нашла. И до нашего приезда здесь продержала. Здорово, правда?
— Бесподобно, — подтвердил я. — Как разное гениальное. Как круглое колесо. — На этом месте гигант свернул ладошку в кулак и продемонстрировал мне. Выглядело внушительно. Поэтому я поторопился вытянуть открытые руки в его сторону. — Все, все. Заткнулся. Мне только одно непонятно. Как вы узнали, в каком месте она меня затормозит?
— Братан! — гигант расслабился и даже кулак разжал. — Да наши по всему городу на васоре. Ищут тебя и перо. Ты хоть в курсе, что за игрушку ты у Шепелявого отмел?
— Дурацкую игрушку, — сказал я, мимоходом отметив, что у привокзального хуцпана был неплохая коллекция кличек. Как жен у моряка — в каждом порту новая. Сперва Ржавый, теперь Шепелявый. Между прочим, захотелось погордиться — для себя я его так и обозвал еще при первой встрече. Но потом гордиться расхотелось — собственно, что тут странного? С его-то тридцатью тремя шипящими буквами на все случаи жизни? Не Левитаном же его обзывать, в самом деле. — Что это за игрушка — баба с ключиком? Озабоченный кто-то делал, да?
— Дурак ты, братан, — сообщил мне гигант. — Этому ключику цены нет. Твое счастье, что ты не в теме. А то у меня было указание мочить тебя, если что не так. — Он немного подумал и бесшабашно махнул рукой: — Да какая разница, братан? Я тебя все равно замочу. Даже если все нормально будет. Даже если ты будешь ласковым, как плюшевый мишка. Я это дело люблю. Веришь, нет?
— Чего ж не верить? — буркнул я. — Верю.
— Что ты там спрашивал? Как мы узнали, куда ехать надо? Да все просто, братуха! Эта матреха тебя в аэропорту срисовала, сообщила, кому надо. А дальше — дело техники. У нее в заколке — маячок, у нас в машине — радарчик. Мы ж не лошье, в натуре. Ты даже не представляешь, с кем связался.
Он стал благодушным и болтливым, этот огромный мишугенер, который запросто мог стать чемпионом-супертяжем и превратить Тайсона в набор фрикаделек. Или, к примеру, знаменитым центровым, чтобы в составе нашей сборной рвать на тряпочки разных Майклов Джорданов и Мэджиков Джонсонов. Но он решил спустить в унитаз свое блистательное спортивное будущее. И все ради того, чтобы однажды встретиться со мной вот здесь, в нескольких километрах от города. Лестно, конечно. Но мне-то эта встреча ничем хорошим не грозила.
И еще гадко было сознавать, что я лопух и даже немножко больше. Я-то думал, что брюнетка треплется по телефону под палящим солнцем, потому что дура или, как минимум, на солнце перегрелась. А оказалось, что она в это время сдавала меня каким-то хуцпанам, как бомж — стеклотару. Иными словами, выходило, что дурак — я, а совсем не она. Взгрустнулось.
— А можно так, чтобы не убивать меня насовсем? — спросил я гиганта. — Я ножик отдам. Я его не поломал даже. Ключик выдвигается. И бабу я не домогался.
— Гы! — сообщил он мне на это. — Ножик и так наш будет, никуда не денется. А тебя я все равно убью. Из любви к искусству. По-другому никак.
— Что, совсем, да? — грустно спросил я.
— Абсолютно, — подтвердил он. Потом вынул из-за спины ПМ и загнал патрон в ствол. Мне слегка заикалось. А гигант совсем растаял, великодушно предложив мне: — Ты, как еврей, молиться, конечно не умеешь. Только я добрый. Гони сюда нож и можешь перед смертью песню любимую спеть. Вместо молитвы. Ну, эту… «В семь сорок ты приехал, в семь сорок ты уехал». — Он попытался это спеть. И даже станцевать. И то, и другое получилось отвратительно. Он и сам это заметил, поэтому стал немного угрюмее. — Или «Гавана киллар».
— «Хава нагила», — автоматически поправил я.
— Чего?
— «Хава нагила». Только я не еврей, ты таки ошибаешься. У меня акцент от страха появляется.
— Все равно пой, пока я добрый, — и он уставился на меня совсем недобрым, вопреки словам, взглядом.
Я слегка подумал об эту проблему. Выходило — пока я буду петь, я буду жить. Не самое приятное открытие. При таких условиях и Кобзоном стать недолго. И это при том, что в армии мне отцы-командиры даже строевую петь запрещали, чтобы не разлагать неокрепшую психику сослуживцев. Мол, с такими вокальными данными через меня ни один вражеский танк не пройдет, потому что танкисты со смеху передохнут. Не самая лестная оценка. Зато объективная.