— Закрой глаза.
Я послушался и не видел, как был убит второй гладиатор.
Потом выступали еще три пары гладиаторов. Больше пленников для гладиаторских сражений у Спартака не оказалось, так что публика собралась было расходиться, но тут на арену вышел бродячий музыкант с кифарой. Он низко поклонился вначале Спартаку, а затем зрителям со словами:
— Господин! Почтенная публика! Я — бедный музыкант, странствую по свету, давая концерты. Позвольте усладить ваши уши пением.
В нем трудно было узнать того хозяина, которого я видел при первой встрече. Он сильно похудел, черты лица осунулись, а подбородок и щеки заросли щетиной, к тому же на нем был парик. И все-таки я узнал его по голосу.
— Ну что ж, давай! — громко сказал Спартак, и начавшая было разбредаться публика вернулась на свои места.
И хозяин запел. Вначале он пел о любви, и публика смолкла, завороженная. Куда исчезли кровожадность и пальцы, повернутые вниз? Хотя арена была залита кровью, воспоминания о сражениях и смерти рассеялись как мираж. Как будто бы раскрылся другой, светлый мир и началась новая жизнь. Хозяин пел о любви Орфея к нимфе Эвридике, погибшей из-за укуса змеи, и о том, как тот спускался к ней в царство мертвых, и на глазах многих рабов в толпе зрителей выступили слезы, думаю потому, что в рабстве лишь немногие могут найти любовь. Но вот певец перешел к задорным деревенским песенкам, и многие зрители стали ему тихо подпевать, отстукивая ритм пятками и качая головами, и бросали медные монетки на арену. И странно — казалось, хозяин хотел нравиться этой публике. Казалось, он забыл, что перед ним толпа взбунтовавшихся рабов и разбойников, и в своем исполнении стремился передать общий настрой. Когда он кончил песенку, видимо, помощник Спартака, сидевший от него по правую руку, молодой и кучерявый, поднялся со своего места и прокричал:
— Эй, певец, знаешь ли ты песню о свободе? Ла-ла-ла… нет тебя горше, нет тебя слаще… Если хорошо споешь, дам тебе золотой!
Это была лагерная песня, сочиненная знаменитым кифаредом Помпонием, и кто же ее не знал?
Публий Домиций поклонился, сильнее ударил по струнам и запел: «Свобода, свобода, умрем за тебя… и нет тебя горше, и нет тебя слаще…», и когда он пел последний куплет, внезапно зрители стали ему подпевать, и громогласный хор вознес к небесам хвалу свободе, за которую он сражался, а затем все громко зааплодировали.
— Молодец, заслужил! — прокричал кучерявый помощник Спартака и бросил певцу золотую монету, которую тот подхватил на лету, и затем низко поклонился.
Публий Домиций спел еще пару песен, и закашлял.
— Господин, больше не могу петь, — обратился он к Спартаку вдруг охрипшим голосом. — У меня болит горло, а я беден, и у меня нет денег на врачей.
Мужественное лицо Спартака просветлело:
— Ну, так у меня есть врач. Тебя отведет к нему Аристид. Это хороший врач, он вылечит тебе горло. Поправляйся! И приходи к нам петь снова! — и он обратился к Аристиду: — Отведи его к Никандру, он заперт в пожарной башне.
И с этими словами отвязал от пояса ключи и подал тому их.
— Пойдем, — сказал мне тихо Леонид.
Мы пошли к пожарной башне, но другим путем, чем хозяин и Аристид. Хотя Спартак приказал бросить Никандра в темницу, но фактически сделать это было невозможно, ибо в нашем городе была всего лишь одна темница, и она была использована солдатами Спартака как склад, в частности, именно туда унесли злосчастные статуи Леонида. Поэтому Никандра заперли на третьем этаже брошенной пожарной башни. Она была построена на окраине города — на самом высоком месте, недалеко от дома Никандра. Первые два ее этажа использовали для хранения пожарного оборудования, а на третьем был кабинет начальника пожарной охраны, чтобы ему с высоты виднее было, что делается, и там же хранились документы, поэтому у этой комнаты была особо крепкая дверь и прочные засовы и замки. Со скованными ногами никак нельзя было выбраться из окна третьего этажа, и Никандра там заперли. Поскольку он не был военачальником или важной персоной, то к нему не приставили стражи, полагая, что рабу-врачу никто побега устраивать не будет…
Вечерело. По дороге мы встретились с Квинтом Лентулом — он нес под мышкой сверток и пошел вместе с нами. Мы подошли к пожарной башне и в вечерних сумерках увидели, как хозяин и Аристид открывали входную дверь. Когда они вошли, мы последовали за ними немного спустя и услышали, как на третьем этаже Аристид открывает замки.