Если Власик ограбил Кузю, то его золото и «Рука Золотухи» должны быть еще здесь, на Крестовоздвиженском прииске. Но как их перехватить? Вызвать «Черную оспу»? Или выставить строгий надзор в лице Стюры за малейшими передвижениями Власика? Как только он засобирается в дорогу, остановить и проверить дорожные сумки. Но есть вероятность, что он будет выжидать до осени, пока не кончится сезон, чтобы потом, под шумок вместе с обозом, под усиленной охраной горной полиции и казаков спокойно, не опасаясь нападения, выехать в город.
И все же опираясь на опыт, Егор предпологал, что все будет не так. Слишком большой куш был в руках Власика. Не часто попадаются такие самородки, которые не дают покоя. «Руку Золотухи» не спрячешь под кровать, надо более укромное, надежное место. А раз так, то Власик должен скоро выехать в Минусинск. А уж там, где-то на дороге, «Черная оспа» проверит содержимое его котомок. Таков был план Егора.
Для его претворения в жизнь Егор не случайно позвал Захмырина, Стюру и китайца Ли. Знал, что предстоит большое оперативное дело. Пантелей должен вызвать «Черную оспу», которая будет ждать назначенного часа столько, сколько надо, а за это он выдаст им место нахождение Васьки Акимова. Стюра обладает природным даром, может день и ночь дотошно следить за тем, что делается на Крестовоздвиженском прииске. Китайцу Ли надо спровоцировать мнимое нападение на прииск: проще говоря, предостеречь власти насчет возможного появления хунхузов, котрые якобы собираются ограбить хранилище. Это отвлечет горную полицию и ускорит события: Власик занервничает и приблизит выезд. А уж тогда будет видно, кто прав, а кто виноват. Так думал Егор. Но получилось несколько иначе.
Ходок
Нет, Даша не была болтушкой, как это казалось на первый взгляд. Просто была рада Кузе как старому, верному другу, которого не видела год. Возбужденное, нервное состояние подогревало эмоции: она суетилась, не зная, как ему угодить, предлагая к чаю сладкие пряники, мягкие конфеты и булочки с маком. Зная, что такие яства он ест редко, выложила на стол все, что привезла с собой.
Кузька не отказывался. Остатки американской ветчины тетки Поруньи давно растворились в его тощем животе, а бессовестный желудок требовал калорийной поддержки. Не стесняясь Дашу, он прежде съел большую чашку щей, толченую картошку с котлетой, несколько кусков конской колбасы, сыр и теперь, наслаждаясь вкусом неведомого до сегодняшнего дня китайского чая, запивал им разные сладости.
В гостевом домике, куда Даша его пригласила, они были вдвоем. Даша всегда здесь останавливалась, когда приезжала на прииск. Стесняться некого, поэтому разговоры были на разные темы, но касающиеся только их.
— А помнишь, как ты меня на горе от бандитов защитил? Прямо-таки герой! Из пестоля бах-бах! А они одежду-то и сняли! — заразительно мило смеялась она и переключалась в своих воспоминаниях на другой момент. — А как мы по городу ходили? Как ты мороженку ел? Смешно было, заляпался весь.
Это была Даша: милая, живая, интересная! Та девчонка, о которой он думал, которая ему снилась. И в то же время это была уже не она. За год Даша слегка подросла, напиталась соком юности, обрела формы женственности. По-детски игривые черты лица стали мягче, насыщеннее. Маленький, слегка вздернутый носик придавал некую нежность. Завораживающие, влекущие, несколько припухлые губы в очаровательной белоснежной улыбке были будто напитаны медовым соком. Приятное, свежее дыхание обдавало запахами мяты, переспевшей земляники, парного молока. Она была так прекрасна, что Кузя, глядя на нее, переживал непонятное состояние, кружившее голову и заставлявшее биться сердце, как крылья бабочки.
Рассказывая и спрашивая, Даша не сидела на месте. Она подпрыгивала, кружилась по комнате, брала его за руки, садилась на табурет и тут же вскакивала снова.
— Ах, Кузька! Как же я рада тебя видеть! Ты даже не представляешь! Как я соскучилась за этот год, — нараспев, то повышая, то понижая голос, говорила она. — Я не знаю, что со мною происходит. То думаю о тебе хорошее, то злюсь, представляя, что тебе до меня нет никакого дела.
— Как это нет? — внимательно посмотрев на нее, нахмурился он. — Очень даже думаю. Жалею только, что уехал не простившись. Ждал тебя, думал, приедешь.