Присутствовавшая на суде в качестве родственницы, но никак не подсудимой, Даша Коробкова иногда смотрела на Кузю злыми глазами. Вероятно, считала его главным виновником происходящего. Он не пытался даже подойти к ней и поговорить: незачем. На третий день заседания в коридоре она неслучайно прошла мимо, прошипела змеей:
— Теперь живи, оглядывайся и жди!
На Кузю ее слова не произвели особого впечатления. Он не боялся ее угроз. В душе было неприятно от того, насколько человек может перемениться, в течение короткого времени показать свой характер. Над этим стоило думать и делать выводы.
Представители горно-рудного предприятия Rio Tinto, владевшего в это время полными правами на Крестовоздвиженском и Спасском приисках, а по существу, доверенные лица семьи Ротшильдов, имевшей свои интересы в этой компании, были немало удивлены произошедшим. Чем дальше длилось разбирательство и вырисовывались новые факты преступления, тем больше у европейцев вытягивались лица:
— О, майн гот! О Сипирь! О селото, как тут все плехо! Люти зверь тайга. Люти упивай друкой люди! Ето есть плехо!
Им было непонятно, как русский человек, занимавший должность управляющего прииском и получавший за это почти до десяти тысяч рублей в год, мог пойти на такую махинацию. Кстати, в отличие от простых работяг, присутствовавших на заседании, они не требовали наказания, были поражены запоздалым разочарованием старателей, отпускавшим в адрес бывшего управляющего недвусмысленные угрозы:
— Эх, кабы вас вовремя не арестовали, мы бы вас на бутаре царапками забили!
Егор Бочкарев недовольно ухмылялся, негромко шептал в ухо Кузьке:
— Ишь, англичане, рожи холеные! Видите ли, плохо им в Сибири, и народ убийца на убийце. Сами-то помалкивают, как стрелка по мою душу снарядили, как китайца Ли из-за карты руками Васьки Акимова убили. Что ж тогда сюда, на прииска лезут, как пчелы на мед?
Впрочем, вслух своего мнения Егор не высказывал, так как все его доводы были суду неизвестны, а значит, и не доказаны. Также в зале ни разу не было произнесено имени и фамилии Васьки Акимова, как и не взяты показания с «Черной оспы» по простой причине — те вообще не пришли на заседание. Суд счел возможным выслушать дело без них, посчитав их простыми помощниками в задержании перевозимого с прииска ворованного золота. Свидетелей и других участников воровства было с избытком, так как следователь, поочередно пугая виновных каторгой первого разряда (от 12 лет до пожизненного), быстро развязывал им языки. Те стали сваливать вину друг на друга, почему в деле с каждой страницей появлялись все новые фигуранты и факты.
В итоге, после оглашения приговора, на Сахалин поехал только Коробков Василий Степанович, как организатор преступной группы. Ему дали 12 лет каторжных работ. Остальным была назначена тюрьма, в зависимости от степени участия и доли от ворованного золота от пяти до двенадцати лет. Все имущество и коммерческие дела семейного клана были арестованы и определены в государственную казну. За отсутствием вины и состава преступления ввиду того, что была не осведомлена и действовала по незнанию, Коробкова Дарья Васильевна наказания не понесла.
Возвращаясь домой на лошадях, Кузька и Егор долго рассуждали над этим вердиктом: знала ли Дарья о том, что золото воруют или нет? Все еще имевший к Даше некоторые чувства Кузька защищал ее:
— Нет, не знала. Золото в седло засыпали без нее, она везла, не зная что.
— Ну да, не знала, — ехидно зубоскалил Егор. — Сама на лоточке отмывала. Ты же сам говорил, что пьяный Дмитрий тогда в ограде орал что «Вон Дашка опять с золотым седлом приехала!»
— Говорил, и что из того? Может, она не слышала его.
— Конечно, нет, уши сережками заткнулись, — с иронией потешался Егор, и дал Кузе легонького подзатыльника: — Ох, и балбес ты еще! И когда умом созреешь?
Кузя на него не обижался: не за что. Егор в четыре раза старше его, больше жизненного опыта. Улыбаясь в ответ, ковырял в душе старшего друга занозу:
— Ты в мои годы умнее был, в Сибирь за золотом в одних портках поперся! И что, вставил коню зубы золотые?
— Тогда другие времена были!.. — пытался было оправдываться Егор, но подумав, сознался. — А впрочем, ты прав. У меня и коня-то нету.
И оба захохотали.
Дома встретила Катя. Подбоченившись, склонила голову:
— Ну что, посадили твою полюбовку?
Чтобы не давать повода для ревности, Кузя соврал: